Необходимое предуведомление
Автор испытывает потребность объясниться с потенциальным читателем ис самим собой — что же его заставило сесть за компьютер и написать продолжение повести братьев Стругацких “Беспокойство”. Во-первых, конечно, любовь к книгам Стругацких и особенно к циклу “Полдень, XXII век”. Во-вторых, желание ощутить себя если не демиургом уютной и теплой вселенной Полудня, то хотя бы люденом, существом предположительно стихийным, беззаботным и могущественным. И, наконец, попытка найти свой ответ на вопрос “А что было бы, если…”. Эти желания и ощущения накладывали довольно жесткие условия на сочиняемое “Беспокойство—2”. Автор дал себе обязательство ни словом, ни буквой не отступать от духа Полудня — светлого, дружеского и чертовски интересного Будущего. Автор дал себе обещание по мере сил и возможностей следовать внутренней хронологии и событийной канве цикла. (Хотя, насколько ему известно, канонической хронологии цикла не существует, так как братья Стругацкие сами не ставили себе такой задачи, а все прочие изыскания на данной почве есть не что иное, как фантазии исследователей. Поэтому каждый волен выбирать здесь то, что ему кажется верным. Таким образом, повесть “Возлюби дальнего” оказалась не только продолжением “Беспокойства”, но и своеобразным прологом к “Далекой Радуге”.) Следование канону заставляло автора крайне неохотно вводить в произведение новых персонажей, не фигурировавших до этого у самих мэтров, и оправдывало (как ему, автору, казалось и кажется) использование цитат из других произведений знаменитого цикла и даже из интервью Бориса Стругацкого. Единственная вольность, которая была позволена и которая и составила основную ткань данного произведения — это нарушение или, точнее, сомнение в рациональности и научности вселенной Полудня. Мир XXII века рационалистичен и научен в самом хорошем смысле этого слова. В нем нет места религии и мистическим прозрениям, пророкам и провидцам. Но что будет, если замечательные герои цикла все-таки столкнутся с чем-то, что на данный момент не объяснимо Его Величеством Наукой? Открытый конец этой повести, который опять же есть попытка полностью соответствовать духу произведений Стругацких и не давать прямых ответов на поставленные вопросы, тем не менее кому-то может показаться невежливым по отношению к глубокоуважаемому Леониду Андреевичу Горбовскому. Но автору просто не захотелось повторять то, что было сказано, великолепно сказано Леонидом Андреевичем на соответствующих страницах того же “Беспокойства”, или “Малыша”, или, в конце концов, “Волны гасят ветер”.
Сапиенти сат.
С этой высоты лес уже не походил ни на пышную пятнистую пену, ни на рыхлую губку, ни даже на затаившееся и заснувшее в ожидании животное. Вертолет шел на предельно малой высоте, и Леониду Андреевичу казалось: еще немного, малейшая неточность — и расстилающийся, волнующийся, шевелящийся от невыносимого рева винтов, от плотных потоков воздуха лес выпустит, выкинет ввысь свои щупальца ветвей и лиан, ухватится покрепче за толстое металлическое тело и потянет его вниз, в чащу, в болото, в клоаку, только чтобы избавиться от шума, от рева, от ветра. Он оглянулся и увидел остающийся позади след на непроницаемой бесформенной маске — словно тупое лезвие прошлось по заросшему щетиной лицу, словно тяжелый шарик прокатился по мягкому и податливому газону. Нет, все-таки сравнение с лезвием будет точнее — сломанные и разлохмаченные верхушки деревьев, обрывки листьев и мелкие обломки ветвей медленно оседали в выбитую вертолетом колею.
Несмотря на шумопоглотители, в кабине разговаривать было практически невозможно. Большие, мягкие наушники, казалось, по какой-то конструкторской недоработке превращали звук двигателей в низкий, басовитый и какой-то пугающе-раздражающий гул. Прижатый к горлу ларингофон был плохо подогнан и впивался твердым стальным штырем. Он тоже раздражал и тоже пугал.
— Поль, — тихо пробормотал Леонид Андреевич, не очень надеясь, что его услышат, — нельзя ли с этим как-то справиться?
— С чем? — все-таки услышал его Поль, сидящий впереди рядом с Шестопалом в кресле второго пилота. — Вас что-то беспокоит, Леонид Андреевич?
— Да, — и он охотно стал перечислять. — Шум, вертолет, высота, наушники, ларингофон, кресло, куда летим и почему в столовой нет сливочного масла.
— Масло в столовой есть, — возразил Поль, а Шестопал хихикнул.
— Это я от общей капризности, — объяснил Горбовский, — и от общей боязливости. Как-то уж мы очень шумим…
Поль перегнулся через спинку ложемента, поколдовал одним пальцем над наушниками, и в мире воцарилась долгожданная тишина. Леонид Андреевич беспокойно завозился, заглядывая в иллюминаторы:
— Мы падаем?
Поль и Шестопал обреченно переглянулись, и теперь пришла очередь Горбовского хихикать.
Тишина длилась недолго. Эфир стало пробивать обрывками метеосводки и попискиванием навигационной системы. Вообще, передвижение по Пандоре (преимущественно воздушное) напоминало допотопные времена, и как-то даже не верилось в деритринитацию, бактерию жизни и дезинтеграторы. Самолеты, вертолеты, дирижабли… Никаких тебе бесшумных глайдеров, птерокаров, флаеров. Что такое Пандора? В конце концов — не что иное, как огромный, величиной с целую планету, модный курорт. Хочешь охотиться? Прилетай, бери опытного егеря, проходи курс кондиционирования, хватай ружье и вперед — в таинственные леса, где воют тахорги, скачут ракопауки, а в теплых озерах купаются русалки. Хочешь купаться и загорать? Прилетай, останавливайся на Алмазном пляже у подножия величайших дюн во Вселенной и загорай на мягком песочке, купайся в удивительно безопасном и теплом море.
