Северо-Западный фронт.
В Новгородских болотах.
Старая Русса-Демянск-Рамушево.
1942-1943 гг.
Убитых по-быстрому хоронили в братских могилах. Выкопанные ямы, особенно после дождей, сразу заливало водой. Поэтому трупы складывали прямо в болотную взвесь. Как правило, места захоронений были неглубокими. После жестокого боя мертвецов было тысячи и тысячи.
Воняющие тлетворным гниющим белком заливные луга с братскими могилами бойцы обходили стороной. Удушливый плотный смрад зловонного трупного запаха пеленой висел в воздухе.
Раненых было великое множество. После боя неисчислимые потоки покалеченных солдат встречали в медсанбате и сразу сортировали. Кто безнадежный туда. Кого еще можно подлечить сюда.
Тому, на кого еще была надежда, что выздоровеет, ставили укол морфия и противостолбнячной сыворотки. А кто был явно безнадежный, отправляли умирать на край поляны.
Ну, в смысле в сторону свежей ямы для братского погребения.
На войне не до клятвы Гиппократа. При дефиците лекарств чего было понапрасну тратиться? Ну, вы же сами понимаете.
Поверх операционных столов кровь даже не смахивали, не успевали. Алая лужа с ладошку толщиной сама скатывалась со стола в большущую кастрюлю прямо под ноги хирургов.
Врачи и медсёстры в окровавленных и грязных то ли халатах, то ли рубищах стояли на деревянных крышках от снарядных ящиков.
Наркоз был эфирный, да ещё когда заканчивался морфий, раненный, которому вживую вырезали нутро, или ножовкой отпиливали ногу, орал что есть силы благим матом.
Чтобы удержать его от буйства и завершить экзекуцию, на подхвате стояли четверо дежурных бойцов, которые менялись каждые полчаса. Обхватив конечности страдальца скрученными бинтами, они цепко удерживали жертву и не позволяли вырваться.
Глушили это варварство водкой или спиртом.
Если раненный не умирал от болевого шока, то после расчлененки его выносили в общую массу «выздоравливающих».
Других вариантов не было.
Рентгена тоже не было.
Чтобы найти осколок, хирургу надо было шарить в живом теле зондом, или пинцетом. Можно было и просто руками. Обмывать и дезинфицировать ладони не хватало времени. Поэтому, "и так сойдёт". Конвейер должен был работать бесперебойно, безостановочно.
Ящик за ящиком оттаскивали санитары из-под стола отрезанные человеческие руки, ноги, пальцы, кости, куски плоти, органы и кишки.
Закапывали все это хозяйство поблизости. В неглубокой выкопанной яме. Но грунтовые воды подпирали «запчасти» наружу. Так и торчали из-под земли человеческие конечности.
Зимой прогнивший «фарш», вроде бы, не ощущался на запах. Летом же, это была невыносимая вонь с обилием мух и всякой другой ползающей, летающей кровопитающейся дряни.
Санработники валились с ног от усталости.
У врачей руки покрывались коркой из высохшей крови. Пальцы с трудом удерживали медицинские инструменты, руки костенели от постоянного напряжения.
На лице докторов наблюдалась постоянная хроническая усталость, а глаза выражали безразличие к происходящему.
Непонятно, как выдерживали медработники по двадцать часов в сутки изо дня в день. До обмороков.
И, какой человек, сможет выдержать этот адский и самоотверженный труд?
Лекарств катастрофически не хватало.
Перевязочный материал шёл по нескольку кругов использования. Бинты снимали с умерших людей, отстирывали, кипятили, а высохнуть им уже не приходилось. Беспрестанная сырость. Да и очередь из раненных солдат вовсю подпирала на перевязку.
Всеми признавалась неэффективность лечения. В медсанбате только и делали, что отрезали, вырезали, зашивали. Когда врач смотрел на бойца, даже будучи здоровым, человек сразу скукоживался. Ему казалось, что вот-вот, прямо сейчас ему что-нибудь отрежут, ведь вся обстановка эскулапов располагала к этому.
Однако жажда жизни у людей была неистребима.
Но, при отсутствии самого необходимого смертность от сопутствующих ранам болезней была колоссальной. Клиническая картина раненных солдат, не вызывала оптимизма.
Выжить в бою, это было ещё не самым главным.
Ещё более героический поступок остаться в живых и уцелеть в медсанбате. Кровотечения, гангрена, сепсис, воспаление лёгких и инфекции толкали все новые и новые жертвы на край братской могилы.
Бывало, что после трёхдневного боя через дивизионный санбат проходило до тысячи раненных бойцов.
В таких случаях в воздухе постоянно витал тошнотворный тяжелый дух свежей крови.
Палаток не было. Накидок, тентов, одеял, покрывал, а тем более спальных мешков, соответственно, тоже.
Раненые бойцы притулившись, ждали своей участи прямо на земле. В лучшем случае, под навесом или на подстилке из веток.
Для сбора дерьма, каких-либо уток, специальных тазиков, ведерок или клеенок не было.
Раненые смиренно и безропотно лежали в лужах из смеси крови и испражнений, опять же своих, смешанных с соседскими. Со вчерашними и, уже протухшими, позавчерашними.
Измождённые и обессиленные бабушки, а то и молодухи из местных выгребали загаженную взвесь прямо из под лежачих раненных. Собранное и дурно пахнущее месиво выливали в соседнее болотце. Так и воняло оно по соседству. Зимой меньше, летом больше.
Резиновых перчаток у сестричек не было. И в жару, и в холод рукава ободранных халатов были постоянно закатаны.
