О, верните крылья!
Мне пора! Умереть,
как умерло вчера!
Умереть задолго до утра!..
Ф. Г. Лорка
…А угрюмый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту всем блаженством мира, о поджаренном хлебе на горячем шампуре, о столовом красном в пластмассовом стаканчике, и о многом другом, оставшемся в рюкзаках, оставшихся в байдарках, оставшихся у места стоянки на берегу… и Талька молчал, устав спрашивать меня — папа, а скоро мы выйдем обратно?..
Скоро, сынок… и я двигался, как сомнамбула, поглядывая на хмурящееся небо, на завязанные в узлы стволы чахлых сосен-уродцев, и никак не мог понять, что же меня раздражает больше — злобная безысходность леса, болтовня Бакса или всепрощающая покорность моего измученного сына…
Черт нас дернул потащиться искать хутора! Ехидный, лохматый черт, нашептавший в ухо идею прикупить сальца, молодой картошечки и крепчайшего местного самогона на пахучих травках — чтоб тебя ангелы забрали, искуситель проклятый!
— Крыша, папа, — тихо сказал Талька, и я не сразу понял, о чем это он, а потом на нос мне упала холодная скользкая капля, и еще одна, а Бакс заорал от радости дурным голосом, схватил Тальку за руку, и все мы кинулись через искореженный подлесок — туда, где в просвете между деревьями мелькнула серо-стальная черепица остроконечной крыши.
Мы бежали, оступались, гремели банками и бидонами, а неспешный дождь щелкал вокруг нас мокрой плетью, и мы влетели на хутор, влетели в этот оазис цивилизации — пять домов-изб, один флигель, и с дюжину всяческих пристроек — и через десять минут вся наша радость бесследно улетучилась.
Хутор был пуст. Не заброшен, а именно пуст. И в одном из незапертых домов, куда мы самовольно вошли, на кухне стояла кастрюля с холодным гречневым кулешом. Примерно вчерашним. Съедобным.
— Тайна «Марии Целесты», — пробормотал Бакс, протирая очки полой рубашки. — Бермудская деревня. Гигантский гриб-людоед…
— Крысолов из Гаммельна, — немедленно подхватил эрудированный Талька. — С дудкой. Пап, теперь твоя очередь…
Я промолчал. Не нравился мне этот хутор. Особенно флигель, где кто-то глухо стонал. Бакс заткнулся, глядя на меня, прислушался, и, судя по его выражению лица, ему все это тоже не понравилось.
— Пошли, Анджей, глянем, — предложил Бакс и, не дожидаясь ответа, двинулся первым. Я переставил зашипевшего было Тальку себе за спину и тоже направился к флигелю. Дождь оживленно заскакал вокруг нас, приплясывая и брызгаясь, но я не понял причин его веселья, пока не вошел в полуоторванную дверь — и дождь вошел следом.
Крыша флигеля была разворочена вдребезги, и серое небо просачивалось сквозь дыры между балками перекрытий и обломками черепицы. Мебель — если драный тюфяк на деревянной подставке, рассохшуюся тумбочку и кучу мелкой ерунды можно назвать мебелью — была дряхлой, сморщившейся, и хрипло дышала на ладан.
Как и сухонькая старуха, лежавшая на тюфяке.
Талька испуганно засопел за моим плечом. Бакс зачем-то пригладил мокрые волосы и стал ожесточенно копаться в своей всклокоченной бороде.
— Здравствуйте, бабушка, — ни к селу ни к городу заявил мой сын.
Бабушка разлепила один глаз, оказавшийся неприятно хищным и цепким, оглядела всю нашу компанию и зашлась сухим, резким кашлем.
Я попятился, а в голову лезла всякая дурость, вроде «ты меня накорми, напои, в баньку своди… что там еще?.. самогону нацеди…».
Бакс открыл рот, закрыл его, снова открыл — и лучше бы он этого не делал.
— Что вы здесь делаете, женщина? — командирским тоном осведомился Бакс.
Бабка пожевала впалыми губами, заворочалась и попыталась оторвать голову от тюфяка.
— Помираю я… — натужно прохрипела она, и, после долгой паузы, добавила, — здесь…
Налет нервного хамства мигом слетел с Бакса. Он вообще-то парень отличный, с понятием, и безотказный до упора — но часто реагирует на ситуацию неадекватно, за что и страдает. Девушки в наше время не любят чрезмерно порядочных… впрочем, Ася его любила.
— Может, «Скорую» вызвать? — робко предложил Талька и стал озираться в поисках телефона. Что поделаешь, городской ребенок…
Пора было принимать волевое решение. Я приблизился к ложу, присел подле старухи — и меня поразил запах, стоявший у смертного одра. Чистый, прохладный запах ночного озера со спящими кувшинками и серебряным плеском рыбы… Странная ассоциация, совершенно не к месту — но тогда она не показалась мне странной. Я подумал, что в таком месте в голову и должны приходить ненормальные мысли, и тут же возникло ощущение, что все мы — и я, и Талька, и Бакс, и старуха — запутались в некоей бесконечной и туманной паутине, причем совершенно неясно, кто мы — пауки, мухи или сошедшие с ума туристы и выжившая из того же ума полудохлая Яга…
Ощущение мелькнуло и погасло, оставив после себя легкий холодок.
— Люди-то где, хозяйка? — мягко поинтересовался я, касаясь лба старухи.
