В то воскресное утро город был тих, миллионы жителей Нью-Йорка, которые по необходимости или по собственному желанию остались в городе на летний уик-энд, были вялы и подавлены влажной жарой. Над городом висел туман, по запаху и на вкус он напоминал воду, в которой уже ополоснули слишком много стаканов из-под содовой. Сидя за столом, с пером в руке, я был горд сознанием того, что среди этих миллионов жителей лишь я, Уолдо Лайдекер, бодр и занят трудом. Прошедший день, полный потрясений и бед, наполнял меня грустью. Теперь я собирался с силами, чтобы писать эпитафию на смерть Лоры. В моем горе в связи с ее неожиданной и ужасной смертью меня утешала мысль о том, что, доживи она до зрелого, преклонного возраста, о ней бы забыли, а жестокие обстоятельства ее ухода из жизни и гений ее почитателя давали Лоре прекрасную возможность обрести бессмертие.
В дверь позвонили. Едва звуки звонка стихли, вошел Роберто, мой слуга-филиппинец, и сказал, что меня хочет видеть некто мистер Макферсон.
— Марк Макферсон! — воскликнул я и, приняв облик человека, готового встретиться с самим Муссолини, велел Роберто попросить мистера Макферсона подождать. Магомет не спешил встретиться с горой.
Визит отнюдь не рядового сотрудника полицейского управления (хотя я до сих пор не знаю точно его звания и должности) — своеобразная честь. Людей менее значимых бесцеремонно допрашивают в главном полицейском управлении. Но какое отношение имел молодой Макферсон к расследованию этого убийства? Его успехи по службе связаны были скорее с политическими, а не с уголовными преступлениями. В тяжбе между организацией «Жители Нью-Йорка» и Объединением производителей молочных продуктов его расследование повлекло за собой (по крайней мере, так писали газеты) снижение цен на молоко на один пенни за кварту. Сенатский комитет поручил ему расследовать случаи рэкета с рабочей силой, а недавно группа прогрессистов выдвинула его на пост руководителя национальной компании по расследованию доходов в оборонном производстве.
Из-за полузакрытой двери кабинета я наблюдал, как он беспокойно вышагивает по гостиной. Я сразу понял, что он относится к той категории людей, которые делают вид, что презирают всякое эстетство, что он настоящий Кассио, чьи худоба и ущербная внешность подчеркивались темно-синим двубортным пиджаком из шерстяной ткани, простой белой сорочкой и унылым галстуком. У него были длинные напряженные руки, тонкое лицо, внимательные глаза, форма его носа говорила о том, что он прямой потомок тех суровых шотландцев, которые настолько обостренно реагировали на всякого рода пороки, что даже крылья носа у них становились агрессивными. Его плечи были высоко подняты, держался он подтянуто и прямо, как будто постоянно чувствовал, что за ним кто-то внимательно наблюдает. Его раздражала моя гостиная; человеку такого сильного мужского темперамента, как он, должно быть отвратительно изысканное совершенство. Признаюсь, было бы даже дерзко ждать от него какого-то одобрения. Разве не было с моей стороны несколько самоуверенно вообразить, что напряженное внимание, с которым он изучал мою отнюдь не малоценную коллекцию английского и американского стекла, — доказательство моего хорошего вкуса?
Я заметил, что он хмуро уставился на предмет моей особой гордости. Профессиональная привычка заставляла его обращать внимание на детали. На каминной полке в гостиной Лоры он, конечно, заметил парную моей шарообразную вазу из ртутного стекла. Он протянул к ней руку.
Я, как тигр, вскочил со стула.
— Осторожно, молодой человек, эта штука бесценна.
Он обернулся так резко, что ковер под его ногами заскользил по гладкому полу. Пока он восстанавливал равновесие, на полках позванивали фарфор и стекло.
«Как слон в посудной лавке», — заметил я. Игра слов вернула мне юмор. Я протянул ему руку.
Он механически улыбнулся.
— Я пришел, чтобы поговорить о деле Лоры Хант, мистер Лайдекер.
— Хорошо. Присаживайтесь.
Он осторожно сел на шаткий стул. Я предложил ему сигарету из шкатулки в стиле Хэвиленда, но он достал трубку.
— Вы, по-видимому, достаточно хорошо разбираетесь в преступлениях, господин Лайдекер. Что вы думаете об этом деле?
Я смягчился. Ни один писатель, даже известный, не может остаться равнодушным к своему читателю, будь тот самым заурядным.
— Я польщен, что вы читали «В скором времени».
— Потому что моя газета случайно раскрылась на этой странице.
Его ответ покоробил меня. В мире, в котором я вращаюсь, каждая личность щедро выставляет себя на всеобщее обозрение, дружба предлагается без всякого смущения. На этом фоне его равнодушие меня удивило. Я решил показать, каким я могу быть обаятельным.
— Вы можете не быть поклонником Лайдекера, мистер Макферсон, но я, признаюсь, слежу за вашей карьерой с затаенным волнением.
— Вы, должно быть, достаточно осведомлены, чтобы не доверять всему, что пишут в газетах, — сказал он сухо.
Но меня нельзя было сбить с толку.
— Разве расследование уголовного дела не выходит за пределы вашей деятельности? Это же пустяк для такого человека, как вы, за которым числится столько побед.
