С тех пор, как они покинули церковный город Рубинхейген, минуло уже шесть дней. С каждым днем становилось все холоднее, небо уныло хмурилось; из-за этого даже легкий ветерок пробирал до дрожи.
Еще хуже стало, когда они выехали на дорогу, идущую вдоль реки: теперь ветер нес с собой холод речной воды; это добавило мучений.
Вода в реке, казавшаяся какой-то непонятной смесью жидкости и серых облаков, даже на вид была невероятно холодной.
Несмотря на несколько слоев поношенной зимней одежды, купленной в Рубинхейгене, холод пробирал до костей.
Вернувшись воспоминаниями к тем давно минувшим дням, когда из-за чрезмерной увлеченности покупкой товаров ему не хватило денег на зимнюю одежду, и к последовавшему затем очень морозному путешествию на север, он вымученно улыбнулся. Охватившее его чувство ностальгии заставило его даже забыть о холоде... в какой-то степени.
За прошедшие с тех пор семь лет тот неопытный торговец, похоже, заметно вырос и возмужал.
Кроме того, на этот раз, помимо теплой одежды, было еще кое-что, позволяющее не думать о холоде.
Бродячий торговец Лоуренс, вошедший в самостоятельную жизнь в юном возрасте восемнадцати лет и собирающийся вскоре встретить седьмую зиму своей торговой жизни, обернулся к человеку, что сидел на козлах рядом с ним.
Как правило, здесь, рядом с ним, не сидел никто, хоть влево посмотри, хоть вправо.
Даже в тех редких случаях, когда Лоуренс путешествовал не один, его спутник вряд ли мог рассчитывать на то, чтобы сидеть вместе с ним на козлах, и уж тем более – чтобы согревать колени под общим покрывалом.
- ...Что? – поинтересовался спутник.
Спутник, изъясняющийся в немного архаичной манере.
Внешне этот спутник походил на девушку лет пятнадцати с ослепительно-белыми зубами, лучистыми глазами и длинными льняного цвета волосами, которым могла бы позавидовать и аристократка. Лоуренс, однако, завидовал вовсе не ее волосам и даже не надетому на нее прекрасному плащу.
Зависть его вызывал пушистый хвост, который она разложила поверх покрывала и любовно расчесывала.
Хвост был бурого цвета, с белым кончиком; густой мех казался очень теплым. Если из этого хвоста сделать шарф, любая богачка его бы с руками оторвала. Какая жалость, что он не продавался.
- Скорее кончай чесать хвост и сунь его обратно под покрывало.
Едва ли погрешил бы против истины тот, кто сказал бы, что девушка в плаще, расчесывающая гребнем звериный хвост, походит на бедную монашку за работой.
Однако, едва услышав слова Лоуренса, девушка сузила свои янтарные с красноватым отливом глаза и, разлепив губы, которые совсем не страдали от холодного ветра, недовольным тоном произнесла:
- Не говори о моем хвосте как о какой-то грелке для коленей.
Хвост в ее руках слегка дернулся.
Разумеется, путешественники и бродячие торговцы, мимо которых они проезжали, думали, что это просто кусок меха; на самом же деле этот хвост до сих пор рос из своего владельца.
Хвост был частью тела той самой девушки, которая сейчас его аккуратно расчесывала. И девушка эта обладала не только хвостом: под капюшоном ее плаща пряталась пара нечеловеческих, звериных ушей. Разумеется, обладателя хвоста и звериных ушей едва ли можно было назвать обычным человеком.
О существовании людей, одержимых духами и демонами и отчасти потерявших человеческий облик, было хорошо известно; эта девушка, однако, к таким людям не относилась.
Истинным обличьем ее было обличье огромной богоподобной волчицы, которая обитала в пшенице, и звали ее Хоро, мудрая волчица Йойтсу.
Для любого знающего служителя Церкви Хоро была языческим божеством, внушающим страх. Для Лоуренса же времена, когда он боялся Хоро, остались в прошлом.
Нынешний Лоуренс мог не только с легкостью смеяться над хвостом, которым Хоро так гордилась, но и зачастую пользоваться им как грелкой.
- Ведь мех на твоем хвосте такой густой и гладкий, от него одного под покрывалом теплее, чем от целой горы обычных шерстянок.
Как Лоуренс и рассчитывал, Хоро при этих словах гордо хмыкнула и убрала хвост обратно под покрывало; на лице ее было написано: «ну ладно, ладно, сдаюсь».
- А кстати, мы что, еще не приехали в город? Мы сегодня успеем приехать, нет?
- Просто поедем вдоль реки, и окажемся там совсем скоро, - Лоуренс указал на реку.
- Наконец-то можно будет поесть горячего. Надоела холодная тюря, да еще когда вокруг тоже холодно. Что бы там ни говорили, но это ужасно.
Даже Лоуренс, привычный к плохой пище куда больше, чем Хоро, не мог с ней не согласиться.
Трапеза была едва ли не единственным удовольствием, которому можно было предаться во время путешествия; однако зимой и она теряла большую часть своей прелести.
Все, что можно было делать в дороге в морозные зимние дни – это жевать черствый и горький ржаной хлеб либо сперва размочить его в воде и получить тюрю; а дополнить трапезу могли лишь почти безвкусные кусочки сушеного мяса да хорошо хранящиеся овощи – лук и чеснок.
Хоро, будучи волчицей, не любила резкий вкус лука и чеснока, а горький ржаной хлеб и вовсе терпеть не могла; поэтому все, что ей оставалось – это делать тюрю из хлеба и воды и глотать ее как можно быстрее.
