Да разбей тебя паралич, зараза! В восьмой раз тебе повторяю — от-ва-ли! Без тебя тошно!
Но эта образина и не думала отваливать. Она выпала минуты три назад прямо из стены и сразу принялась целенаправленно наезжать на меня. То есть по-своему, конечно, наезжать — она наползала, накатывалась, протягивая в моем направлении короткие толстые отростки — ложноножки что ли? — норовя то ли подмять, то ли всосать меня в свою бесформенную зеркально-переливчатую, словно ртуть, тушу. И что мне не нравилось больше всего — помимо, естественно, самой твари, — так это то гробовое молчание, с которым она меня домогалась. А вот быстротой и поворотливостью ртутный холодец явно не отличался. И это радовало.
Было, правда, не совсем ясно, почему амеба-переросток так настырно добиралась именно до моей персоны: в просторной прямоугольной комнате со стенами и потолком, испускающими густо-желтое свечение, где я очнулся примерно пять минут назад, кроме меня еще находилась бесчувственная герла.
Это была одна из тех двух девчонок, к которым Пончик вчера на танцах делал попытки клеиться на спор. Но не та, что отвесила ему затрещину. Затрещину! Пончику! Ха! Жаль, не пришлось у него потом спросить, чем же он ее в порыве отчаяния так шокировал. А та, что стояла чуть позади своей драчливой подружки и при получении Пончиком затрещины потрясенно взялась рукой за щеку. Да, знатная вышла затрещина, звонкая! На всю танцплощадку — музыка как раз только смолкла. Было чему потрясаться.
Когда я подоспел к Пончику на выручку, пока его не начали бить ногами, та коза, что ему влепила, уже гордо хиляла в направлении выхода. А вторая так и стояла напротив униженного на глазах всей тусовки Пончика, сочувственно на него глядя, и, похоже, набиралась храбрости, чтобы его утешать… Я еще, помню, подумал, что, прояви Пончик долю сообразительности, он, возможно, мог бы добиться здесь успеха.
А вот что было дальше?..
Очухавшись в этой таре для лимонов наедине с безмятежно дрыхнущей герЛой — хотел было растолкать ее, да передумал, — решил, что еще успею наслушаться женского визга. До появления главной местной достопримечательности я успел восстановить в памяти весь вчерашний вечер. Вспоминать, по правде говоря, было почти нечего. Воскресный вечер еще только начинал раскручиваться.
Сначала мы сидели во дворе. Пили. Спагетти бренчал на гитаре. Потом возня за забором и голос, кажется, Макса:
— Ребята, наших бьют!!!
Сигаем через забор, суем торопливо в темноте в чьи-то мечущиеся рыла… Потом рывок на танцплощадку… Там Аргус с двумя неизменными телохранителями и старым гнилым базаром про должок. Но он это — чисто для галочки, он сегодня не при свите и быстро линяет. Зато рисуется Пончик и поначалу, как всегда, осторожненько, начинает заливать мне про свои последние эротические подвиги. Я терпеливо жду, пока он разойдется, войдет в раж и начнет захлебываться, а потом ненавязчиво предлагаю продемонстрировать. Не слабо.
Затрещина, наполовину пунцовая Пончикова рожа, растерянное лицо второй девчонки и как я к ним подхожу — это было последнее, что я мог вспомнить о вчерашних делах. На этом месте мои воспоминания внезапно и необъяснимо обрывались. Догадки относительно дальнейшего развития событий мне вскоре пришлось отложить до более подходящего времени.
Нахрапистое желе, очевидно, сообразив, что голыми ложноножками меня не взять, неожиданно сменило тактику. Оно замерло неподалеку от меня и начало на глазах разбухать, грозясь заполнить в скором времени своей биомассой весь объем желтого ящика. Этот маневр был из категории беспроигрышных, и мне оставалось только наблюдать процесс разрастания, ретировавшись в самый дальний угол, и надеяться на то, что зарвавшуюся амебу разорвет от натуги на части, как мыльный пузырь.
Тут взгляд мой упал на лежащую у стены без движения герлу — завороженный тактикой противника, я совсем забыл, что вляпался в эту паскудную историю не один. Вспухающая туша грозилась вскоре накрыть своим трепыхающимся пузом мою счастливую в своем неведении спутницу по несчастью. Чертыхаясь, я добрался по стеночке до этой спящей красавицы и, подхватив ее под мышки, сволок в облюбованный мною дальний угол.
Амеба между тем все разрасталась, но я злорадно отметил, что теперь это дается ей с очевидным трудом. Цвет ее из серебристо-переливчатого стал постепенно мутно-серым, на вздувшейся гладкой поверхности начали образовываться с мокрыми хлопками круглые глубокие дырки. «Вакуоли» — радостно всплыло в памяти словечко из школьного детства.
Тем не менее амеба, очевидно, хорошо знала, что делала, потому что до взрыва все не доходило, а когда подрагивающая дырчатая туша окончательно надвинулась, подобравшись к самым ногам девчонки, мне стало окончательно ясно, что и не дойдет.
Тут на меня неожиданно снизошла какая-то холодная пронзительно-спокойная ясность. Я пристроил безвольно-неподатливое тело девчонки в самый угол, а сам встал, загородив ее собой, засунув руки в карманы и выпятив нахально грудь навстречу наползающей биомассе. Возможно, со стороны это и выглядело смешно, но у меня в тот момент не оставалось другого выбора, кроме как погибнуть достойно мужчины и — черт возьми! — представителя человеческой расы!
