Подавив зевок, Клеон проговорил:
— Скажи, Демерзель, ты случайно не слыхал о человеке по имени Гэри Селдон?
Клеон царствовал уже более десяти лет и порой, в особо важных случаях, облаченный в парадные одежды и при всех регалиях, ухитрялся-таки производить впечатление могущественного правителя. Ну, например, такого, каким выглядел на голографическом изображении, что красовалось в нише стены у него за спиной. Располагалось оно так, чтобы производить как можно более выгодное по сравнению с фигурами предков Клеона, скромно разместившимися в других нишах, впечатление.
Изображение, надо сказать, не совсем соответствовало действительности. Каштановые волосы Императора на деле были не такими густыми; правый уголок верхней губы был опущен, а левый приподнят. Непонятно, с какой стати, однако эти досадные мелочи в изображении отсутствовали. Вдобавок, если бы Император встал рядом со своей статуей, рост которой составлял один метр восемьдесят три сантиметра, сразу стало бы заметно, что живой Клеон сантиметра на два пониже и не такой уж стройный.
Но изображение сделали тогда, когда Клеон ещё только-только короновался, а в ту пору он был моложе. Он и теперь выглядел довольно-таки молодо, был красив, а в часы, свободные от официальных церемоний, лицо его порой озарялось человеческой добротой и мягкостью.
Демерзель с подчеркнутой вежливостью и уважением ответил:
— Гэри Селдон? Это имя, сир, мне незнакомо. Следует ли им заинтересоваться?
— Вчера вечером мне о нём рассказал министр науки. Вот я и подумал, что и ты, может, что-нибудь слышал.
Демерзель слегка нахмурился, едва заметно — поскольку хмуриться в присутствии Императора не дозволялось никому.
— Министру науки, сир, следовало бы прежде всего сообщить об этом человеке мне, как Государственному секретарю. Да если каждый министр примется заваливать вас сообщениями…
Клеон приподнял руку, и Демерзель сразу же умолк.
— Ну-ну, Демерзель, порой можно пренебречь формальностями. Просто я столкнулся с министром на вчерашнем приёме, и стоило мне только сказать ему пару слов, как его понесло. Не мог же я оборвать его, сам посуди. И знаешь, я не пожалел — то, что он рассказал, показалось мне довольно забавным.
— В каком роде забавным, сир?
— Ну, видишь ли, старые добрые времена, когда науки, и математика в частности, расцветали, давно канули в небытие. Может быть, все открытия уже совершены, как ты думаешь? И всё-таки что-то интересное, оказывается, может случиться. По крайней мере, меня уверили, что это интересно, скажем так.
— Сир, министр науки вас уверил?
— Да. Он сказал мне, что Гэри Селдон выступил на конгрессе математиков здесь, на Тренторе, — они вроде бы зачем-то устраивают эти конгрессы каждые десять лет — ну, так вот, он сказал мне, будто бы Селдон доказал, что можно предсказывать будущее — математически.
Демерзель позволил себе усмехнуться.
— Думаю, либо министр науки, как человек не слишком осведомленный, ошибается, либо же ошибается этот математик. Предсказание будущего — детские сказочки.
— Ты так думаешь, Демерзель? А ведь люди в такое верят.
— Люди много во что верят, сир.
— Однако раз они верят в такое, какая разница, верны ли предсказания? Если этот математик сумеет предсказать моё долгое и счастливое правление, и мир, и процветание Империи — хм-м-м… что тут дурного, спрашивается?
— Услышать такое предсказание приятно, спору нет, но что это даст, вот вопрос, сир?
— Что даст? Очень многое! Главное, чтобы народ поверил, вот и всё. Масса пророчеств сбывалась только оттого, что в них верили. Назовем их «самосбывающимися пророчествами». Не ты ли, кстати, сам мне это и втолковал в своё время?
— Пожалуй, что я, сир, — согласился Демерзель. Он не спускал глаз с Императора, прикидывая, стоит ли встревать или, наоборот, дать монарху выговориться. — Но, если так, в пророки можно избрать кого угодно.
— О, Демерзель, уверяю тебя, поверят далеко не всякому. А вот математика, который смог бы подтвердить своё пророчество кучей формул и снабдить его мудреной терминологией, вряд ли кто поймет, зато уж поверит ему, без сомнения, любой.
