Новость эта достигла посольства Великобритании в Найроби в понедельник, в половине десятого утра. Сэнди Вудроу воспринял ее как мужчина, расправив грудь, с закаменевшей челюстью, не согнувшись под ударом. Стоя. Другого в памяти не осталось. Он стоял, когда ожил телефон внутренней связи. К чему-то тянулся, когда услышал его, поэтому развернулся, наклонился и снял с рычага трубку, чтобы сказать: «Вудроу». А может: «Вудроу слушает». Не сказал — рявкнул, это тоже зафиксировала память. Словно не он, а кто-то другой бросил в трубку: «Вудроу слушает». То есть ограничился только фамилией, опустив смягчающее прозвище Сэнди, а рявкал потому, что через тридцать минут начиналось обычное еженедельное «молитвенное собрание», на котором Вудроу, начальнику «канцелярии»,[1] отводилась роль посредника между различными отделами посольства, каждый из которых желал полностью завладеть душой и сердцем посла.
Короче, этот паршивый понедельник ничем не отличался от любого другого. Заканчивался январь, самый жаркий месяц в Найроби, время пылевых бурь, нехватки воды, пожухлой травы и воспаленных глаз, когда на солнце раскаляются мостовые, а палисандровые деревья, да и все живое с нетерпением ожидают сезона дождей.
Почему он стоял, так и осталось для него тайной за семью печатями. По всем раскладам ему полагалось сидеть за столом, щелкая пальцами по клавиатуре, вызывая на дисплей руководящие материалы, поступившие из Лондона, и доклады посольств соседних африканских стран. Вместо этого он стоял перед столом и занимался чем-то совершенно неуместным. Возможно, поправлял фотографию Глории, его жены, и двух маленьких сыновей, сделанную прошлым летом, когда они ездили в отпуск в Англию. Посла фотоаппарат запечатлел на склоне, и приводило это к тому, что за уик-энд фотографии, предоставленные сами себе, перекашивались.
А может, вооружившись баллончиком с инсектицидом, он сражался с каким-то кенийским насекомым, не признававшим дипломатического иммунитета. Несколько месяцев тому назад они едва отбились от какой-то мушки, которая, если ее давили на коже, вызывала фурункулы и язвы, а в отдельных случаях дело доходило до слепоты. Он опрыскивал помещение, услышал звонок, поставил баллончик на стол и схватил трубку. Вполне возможный вариант, потому что где-то на задворках памяти остался красный баллончик, стоящий на папке с исходящими бумагами. Короче, он рявкнул: «Вудроу слушает» — в прижатую к уху трубку.
— О, Сэнди, это Майк Милдрен. Доброе утро. Ты один?
Лоснящийся, полноватый двадцатичетырехлетний Милдрен, личный секретарь посла, эссекский акцент,[2] первое место службы за пределами Англии, младшими чинами, само собой, прозванный Милдредом.
— Да, — признался Вудроу. — Один. А что?
— К сожалению, есть новости, Сэнди. Я вот подумал, а не можешь ли ты заглянуть ко мне на минуту-другую?
— До совещания подождать нельзя?
— Думаю, что нет… нет, нельзя, — в голосе Милдрена зазвучали более решительные нотки. — Дело касается Тессы Куэйл, Сэнди.
Отношение Вудроу к разговору разом переменилось. Нервы натянулись, как струны. Тесса.
— Что с ней? — голос остался бесстрастным, но мысли помчались, наскакивая друг на друга. О Тесса. О господи. Что же делать?
— Полиция Найроби сообщает, что ее убили, — буднично, словно говорил такое каждый день, ответил Милдрен.
— Полнейшая чушь! — вырвалось у Вудроу, прежде чем он успел о чем-то подумать. — Это же нелепо. Где? Когда?
— На озере Туркана.[3] На восточном берегу. В этот уик-энд. О деталях они говорят очень дипломатично. В ее автомобиле. По их информации, несчастный случай, — в голосе Майка послышались извиняющиеся нотки. — У меня такое впечатление, что они пытались пощадить наши чувства.
— В чьем автомобиле? — выкрикнул Вудроу, всеми силами отторгая от себя это безумие… кто? как? где?., но все мысли и чувства заталкивались куда-то в глубины сознания, вместе с тайными, сладостными воспоминаниями, а их место занимал выжженный солнцем ландшафт Турканы. Он побывал там шесть месяцев тому назад в не слишком приятной компании военного атташе. — Оставайся у себя, я уже иду. И никому ничего не говори, слышишь меня?
Как на автопилоте, Вудроу положил трубку на рычаг, обошел стол, взял со спинки стула пиджак, надел его. Обычно, поднимаясь наверх, он обходился без пиджака. На совещания по понедельникам надевать пиджак не требовалось, и уж тем более не требовался он для того, чтобы поболтать с толстяком Милдреном в его кабинете. Но профессионализм подсказывал Вудроу, что ему предстоит долгое путешествие. Тем не менее, поднимаясь по лестнице, немалым усилием воли он сумел взять себя в руки, напомнил себе, что в любом кризисе главное — сохранять спокойствие и хладнокровие, и даже убедил себя, как только что убеждал Милдрена, что все это скорее всего полнейшая чушь. Убежденность эта основывалась на случае с молодым англичанином, которого десять лет тому назад вроде бы разрубили на куски в африканском буше. Конечно же, все оказалось чистейшей выдумкой. Просто какой-то местный полицейский решил привлечь к себе внимание, чтобы ему прибавили жалованье.
