Федька заблудился на кладбище. Как он сюда попал и как отсюда выбраться, мужик не имел ни малейшего представления.
Куда ни ступи — кресты да ограды, утонувшие в снегу. И тишина такая, словно все живое осталось на этом погосте, отрешившись от всех земных забот.
Ни звука вокруг. Даже ветер — вечный кладбищенский сторож — и тот уснул на чьей-то могиле, поверив, что и ему, бесшабашному гуляке, жизнь не нужна.
Могилы… Их на этом старом кладбище было слишком много.
Куда ни глянь, будто вся земля покрылась погостом, не оставив места живой душе.
Федька искал выход, но попадал в глухие закоулки кладбища, где много лет не ступала нога человека. Мужик лез через могилы по пояс в снегу, надеясь выйти на центральную аллею. Но тщетно: он не мог отыскать ее и все больше замерзал.
Он выбивался из сил, уставал, садился передохнуть, но, вглядевшись, что снова сел на чью-то могилу, ошпарено подскакивал и лез через сугробы к кажущемуся выходу и снова не находил его.
В сознанье билась одна мысль — выбраться хоть на какую-то дорогу. Любая ведет к жилью, к людям, а значит, к спасенью и жизни. Но… Словно заговоренный, блуждал среди крестов, пока онемевшие от холода и усталости ноги не отказались держать измученное тело. Они подкосились. И Федька упал на колени перед чьей-то могилой и заплакал от горя, как ребенок, оставшийся один на один с бедой.
— Господи! Помоги! Увидь меня. Выведи! Спаси от смерти! — срывалось с губ невольно. Эта просьба шла не от разума, от самого сердца, не успевшего заледенеть.
— Прости меня, Боже! — катились слезы по белым обмороженным щекам.
Колени не удержали, и мужик упал лицом в снег, раскинув руки. С вершины елки, будто очнувшись ото сна, слетела ворона. Приняв человека за мертвеца, уселась на плечо, больно клюнула в голову. Федька очнулся, повернулся на бок. Ворона, заполошенно махая крыльями, закаркала хрипло, испуганно, обозвав Федьку грязно за притворство и обман, отлетела подальше. А мужик, поняв, что ворона приняла его за мертвеца и уже решила полакомиться, вскочил на ноги. Разозлившись на ворону, пригрозил ей выщипать все перья из задницы и почувствовал, что усталость прошла.
Вглядевшись в очертания кладбища, прикинул, куда ему надо идти, спешно вылез из сугроба. Через десяток минут он вышел на укатанную дорогу, разделившую кладбище на старое и новое.
Федька огляделся. Куда идти, где выход? Уже смеркалось. И холод становился все сильнее.
Мужик постучал себя по плечам, по груди, поколотил бока. И, вглядевшись в дорогу, увидел на снегу следы конских копыт. Обрадовался и пошел по ним, ускоряя шаг.
Вскоре он увидел кладбищенскую церковь, сторожку и побежал, собрав в комок последние силы, туда, где теплилась жизнь. К людям…
Федька часто падал, но снова становился на ноги, подгоняемый страхом, что церковь и сторожка исчезнут из виду, а он снова останется в темноте, один на один с кладбищем и смертью.
Федька вставал и плелся, шатаясь, туда, где виделись купола церкви.
— Боже, если останусь дышать, ни за что не согрешу против тебя, не прогневлю, не содею дурного! — шептал он сквозь плохо раздираемые смерзшиеся губы.
Он уже задыхался от холода, когда коснулся рукой двери церкви и увидел на ней замок, не успевший заиндеветь.
— Недавно закрыли! — простонал мужик и, оглядевшись, заметил старика возле сторожки. Тот смотрел на Федьку удивленно и мелко-мелко крестился, что-то шепча себе под нос.
Федька решил подойти к нему, но старик проворно скрылся в домишке, видимо не желая встречаться с чужим человеком. Но Федька был не таков, чтобы бояться встреч, тем более теперь. И попер напролом.
Едва он подошел к сторожке, как из-за угла к нему рванулась громадная дворняга: оскалив желтые клыки, зарычала, сверкая глазами, грозя разнести в куски.
Федька вначале отпрянул, потом, растопырив пальцы, нахраписто пошел на собаку. Та зашлась лаем, взвизгнув, задом попятилась, отступила за дом, трусливо выглядывая оттуда на незнакомца.
Федька вошел в сторожку без стука, без приглашения. Дверь двинул плечом и ввалился в облаке морозного пара.
Хозяин стоял на коленях перед иконой Спасителя и молился:
— Пронеси, Господи, всяку беду и лихого человека мимо моей немощи и дома. Огради от греха и горя. Помоги мне…
Федька хотел накричать на сторожа, но, вспомнив о своем обещании Богу, стоял молча, прислонившись спиной к стене, ждал, когда хозяин кончит молиться.
Сторож оглянулся. Плечи его дрогнули. Отвернувшись от гостя, он поклонился иконе, стукнувшись лбом о пол, и, встав с колен, трудно охая, повернулся:
— Что надобно от меня в такой час? — С тенью плохо скрытого страха он смотрел на Федьку, щуря слезящиеся глаза.
— Ничего не надо. Дай только душе моей отогреться. Вконец закоченел от холода. Заблудился на погосте…
— Оно немудрено. Кладбище немалое. Вкруголя почти двадцать километров. И кто ж тут покоится у тебя? Родня, небось? — спросил сторож смелее.
— Нет никого, — буркнул гость и отвернулся.
— А чего ж ты пришел? Зачем? — удивился сторож.
— Надо было, — помрачнев, выдохнул Федька.
— Кто ж сам будешь? На что ночью по кладбищу бродишь? Иль убивец?
