Долго сидела Мариулла в мастерской в Рождественский сочельник. Необходимо было окончить громадную гирлянду цветов для одной богатой дамы, непременно желавшей убрать ею завтра свое праздничное платье. Мастерицы и девочки, под руководством Мариуллы, свивали, клеили, гофрили искусственные цветы, и заказанная гирлянда быстро росла. Часам к двенадцати она была готова, тщательно осмотрена самою цветочницею и уложена в картонку, Мариулла взяла ее с собою, чтобы утром отнести заказчице. Всех учениц на Рождество хозяйка распустила по домам.
Чудной ночью вышли мастерицы из душной мастерской на улицу; легкие снежинки падали на землю, блистая при свете газа. Несмотря на то, что становилось поздно, на улице было оживленно, — народ гулял толпами. Выяснившиеся звёздочки ярко горели на темном небе. Мариулла, в легкой кофточке, бойко бежала домой, передергивая плечами от легкого мороза. Но вот она и дома. Быстро взбежав в пятый этаж, где помещалась её комнатка, она бережно поставила картонку на стол и, раздевшись, стала приводить свою каморку в праздничный вид. Не первый год приходилось ей проводить Рождество вдали от родины… Приехала она в Петербург три года тому назад, из южной Франции, по приглашению ее теперешней хозяйки, для заведывания большою мастерской искусственных цветов: хозяйка сама ничего в этом деле не понимала. Заработком своим Мариулла была довольна: ей хватало и на себя, да и на старушку-мать, которой она могла помогать кое-чем. И все-таки ей припоминалась теперь её далекая родина, оставшиеся там мать и сестры, красивый кузен Жюстэн, кончающий военную службу, чудный климат, теплое, приветливое солнышко Юга, — и она невольно сравнивала с ним сырую осень и холодную зиму Петербурга.
Немного погодя она легла в постель и заснула, думая о далеких милых.
Вдруг ее точно кто толкнул; она открыла глаза и увидела себя в другой обстановке. Комнаты больше не было; Мариулла лежала на траве, среди прелестного сада. Луна мягко светила, обливая своим серебристым блеском клумбы с цветами, широкие дорожки, усыпанные красным песком, и мелодично журчащие фонтаны. Воздух был напоен благоуханиями цветов; теплая, роскошная южная ночь царила вокруг неё. Она узнала свою родину, свой чудный Прованс.
Сначала её поразило столь быстрое переселение сюда с берегов Невы, но потом ей вдруг почему-то стало это приятно.
В саду, кроме неё, никого не было. Она лежала молча, кругом стояла величественная тишина.
Вдруг на небе появилась необыкновенно яркая звезда, и Мариулле послышалось, что кто-то около самого её уха, голосом, похожим на звуки серебряного колокольчика, произнёс:
— Родился младенец Христос, пора нам справлять эту великую ночь!
Она оглянулась и прислушалась: голос шёл из соседней с нею клумбы. Ей показалось, что это произнесла красавица Бэль-де-Нюи [1].
— Да, пора, — послышались со всех сторон голоса, и цветы из всех клумб спешили на лужайку, где лежала Мариулла.
Они не замечали её, топтали её своими тоненькими ножками-стебельками.
Кого, кого тут только не было!..
Красавец Нарцис, под руку с белой Лилией, изящно выступал вперед; скромная Резеда протягивала, здороваясь, свои лепестки; Левкои весело болтали с ярко-красными Настурциями; пятилистная Кадеция хвастала шелковистостью своих лепестков, слушая комплименты от Душистого Горошка; розовый Портулак шептал что-то на ухо Гвоздике.
Все были веселы, довольны, все хотели веселиться в эту радостную для всего живущего на земле и небе ночь.
— Написали ли вы гимн в честь Младенца Христа? — обратилась Бэль-де-Нюи к Колокольчику. — Я надеюсь, что мне вы уделили в нем место? — кокетливо на него посматривая, продолжала она.
— Разумеется, кто же, кроме вас, может исполнять его! — галантно отвечал Колокольчик.
— А меня, надеюсь, тоже не забыли, прохрипел готовый лопнуть от чрезмерной полноты Пион, — я думаю, что мой бас вам может пригодиться?
— Высокому сопрано и тенору вы написали в гимне партию? — допытывалась голубенькая Незабудка, проталкиваясь, вместе с Ландышем, к композитору.
— А мне дадите партию? а мне? а мне? — слышались голоса из толпы цветов.
— Фу! какой невежа этот Колокольчик! Он просто зазнался! Не может даже ответить, — прошептала статная Иномея.
— И не говорите! Я его прошу, прошу, а он не обращает на меня никакого внимания, точно я какая-нибудь Фиалка, а не Никтериния, благоухающая только ночью! — гордо произнесла последняя, пахнув своим чудным ароматом.
— Ну, и выбрали композитора! — громко сказала длинноногая Тубероза. — Поручили бы составить гимн Тюльпану, вот он бы составил. А то — Колокольчику!.. — И Тубероза фыркнула.
— Однако, времени терять нечего! Пора начинать! — скомандовал желтый Лакфиоль, игравший роль распорядителя. — Эй, вы! Кто поёт сопрано первое? Становитесь рядом.
Вышли Незабудки, Ромашки, Фиалки и стали рядами.
— Вторые сопрано и альты! — командовал Лакфиоль.
Резеда, Кадеция, Анютины Глазки и Маргаритки пробрались сквозь толпу и стали тут же.
— Тенора! эй, где вы, тенора? — кричал Лакфиоль, тщетно их отыскивая. — Ну, так я и знал! — воскликнул он, поймав Душистый Горошек, который ухаживал за Бэль-де-Нюи, — только знают, что куры строить!..
