В Канне вагон наполнился, и попутчики разговорились: все они были знакомы друг с другом. Когда проехали Тараскон, кто-то заметил:
— Вот где отправляют на тот свет!
И все заговорили о таинственном и неуловимом убийце, который вот уже два года время от времени нападает на пассажиров. Каждый высказывал свои предположения, каждый делился с другими своим мнением, женщины, дрожа от ужаса, вглядывались в темную ночь за окном и ждали внезапного появления неведомого злодея. Начались страшные рассказы о неприятных встречах, о поездках наедине с сумасшедшим в купе курьерского поезда, о целых часах, проведенных с глазу на глаз с подозрительным типом.
Мужчины наперебой рассказывали о разных приключениях, которые возвышали их в глазах слушателей, — каждому удалось в обстоятельствах, из ряду вой выходящих, запугать, повалить и связать по рукам и ногам какого-нибудь злоумышленника, обнаружив при этом поразительную находчивость и отвагу. Доктору, который неизменно проводил зиму на юге, тоже захотелось вспомнить одну историю.
— По правде говоря, — начал он, — мне лично ни разу не пришлось показать свою храбрость в такого рода передрягах, но я знал ныне покойную женщину — это была одна из моих пациенток, — с которой произошла неслыханная, необыкновенно таинственная и необыкновенно трогательная история.
Это была русская графиня Мария Баранова, знатная дама поразительной красоты. Вы знаете, как красивы русские женщины, — во всяком случае, какими красивыми они кажутся нам, — с их тонко очерченным носом, мягким рисунком рта, близко поставленными глазами не поддающегося определению цвета — серо-голубыми, что ли, — с их холодной, отчасти даже суровой грацией! В них есть нечто злое и вместе с тем обворожительное, в них сочетается высокомерие и доброта, мягкость и строгость, и все это совершенно околдовывает француза. А может быть, дело тут в том, что это другая национальность и другой тип женщины, — вот почему я вижу в русских женщинах столько прелести.
Несколько лет назад лечащий врач графини обнаружил, что у нее плохо с легкими; он пытался уговорить ее поехать на юг Франции, но она упорно отказывалась расстаться с Петербургом. Наконец, прошлой осенью, врач решил, что она безнадежна, и предупредил мужа; тот заставил жену немедленно выехать в Ментону.
Она заняла отдельное купе; в другом купе ехали ее слуги. С легкой грустью смотрела графиня на проплывавшие за окном поля и деревни; она чувствовала себя одинокой и всеми покинутой; детей у нее не было, родственников почти не было, а муж, любовь которого угасла, послал ее на край света одну, как посылают в больницу заболевшего лакея.
На каждой остановке к ней приходил ее слуга Иван и спрашивал, не нужно ли барыне чего-нибудь. Это был старый, преданный своим господам слуга, готовый выполнить все, что бы она ему ни приказала.
Спустилась ночь; поезд мчался на всех парах. Графиня не могла заснуть: ее нервное напряжение достигло предела. И тут она решила пересчитать деньги — французское золото, которое дал ей муж в последнюю минуту перед отъездом. Она открыла сумочку, и искрометная золотая волна хлынула ей на колени.
Внезапно в лицо ей ударила струя холодного воздуха. Она с удивлением подняла голову. Дверь была открыта. Графиня испугалась, набросила шаль на деньги, рассыпанные у нее на коленях, и замерла в ожидании. Через несколько секунд в дверях показался запыхавшийся человек, раненный в руку, с непокрытой головой, в вечернем костюме. Захлопнув дверь, он сел, сверкнул глазами на свою соседку и принялся перевязывать носовым платком кровоточащую кисть правой руки.
От страха графиня была близка к обмороку. Уж конечно, этот человек видел, как она считала золото, и явился сюда, чтобы ограбить ее и убить.
Лицо незнакомца было искажено; он задыхался, он не сводил с нее глаз; конечно, он вот-вот бросится на нее.
Неожиданно он заговорил:
— Сударыня, не бойтесь!
Она не в силах была вымолвить ни слова; сердце у нее колотилось, в ушах шумело.
— Я не грабитель, сударыня, — продолжал он.
Она опять промолчала, но внезапно сделала резкое движение, и золото хлынуло на коврик, как вода из водосточной трубы.
Сначала незнакомец с изумлением глядел на этот поток, затем вдруг наклонился и начал подбирать золотые.
В смертельном страхе она вскочила, роняя на пол все свое состояние, и ринулась к дверям — она хотела выпрыгнуть из поезда. Он все понял, кинулся к ней, обхватил ее, силой усадил на место и, держа ее за руки, сказал:
— Выслушайте меня, сударыня. Я не грабитель, и вот доказательство: сейчас я соберу ваши деньги и отдам их вам. Но если вы не поможете мне перебраться через границу, я пропал, я погиб. Больше я ничего не могу вам сказать. Через час мы будем на последней русской станции, через час двадцать минут мы переедем границу. Если вы мне не поможете, я погиб. И все же клянусь вам, сударыня, что я не убил, не украл и вообще ничем не запятнал свою честь. Больше я ничего не могу вам сказать.
С этими словами он опустился на колени и принялся подбирать золотые, заглядывая под сиденья и во все темные закоулки купе. Когда кожаная сумочка снова была полна, он, не проронив ни единого слова, протянул ее своей спутнице и уселся в противоположном углу купе.
