Свою главную пакость злодейка-судьба поднесла мне ровно в два часа ночи с пятницы на субботу.
Я только начала впадать в сладкую дрему, промаявшись целую вечность в поисках подходящего уютного местечка на слишком широкой для одинокой женщины тахте. И вот на тебе: в покой, обретенный столь нелегкой ценой, врывается дверной звонок! Причем не какое-нибудь деликатное стаккато, а беспардонная и беспрерывная трель, немедленно подхваченная лаем Варьки — второго и единственного члена моей семьи.
Рефлекторно слетев с постели, я кубарем покатилась в прихожую, путаясь в подоле ночной сорочки и собачьих конечностях.
Замерев на мгновение, звонок снова затрезвонил как раз в тот момент, когда мы с Варькой достигли цели и я протянула руку к дверной цепочке, забыв поинтересоваться, кто именно посягнул на мой сон.
На пороге стояла жена моего мужа Татьяна… Я хотела сказать — вторая жена моего бывшего мужа. И даже сквозь туман полусонной одури я поняла: случилось нечто ужасное.
На Татьянину физиономию было невозможно смотреть без ужаса. Это была какая-то сизо-белая маска, к тому же украшенная огромным лиловым фингалом, едва начинающим желтеть…
— Лиза… — прошептала побелевшими губами моя когда-то близкая подруга, а ныне соперница, — Лиза, я его убила!
С этими словами Татьяна закатила глаза и повалилась на меня, успев в своем коротком обмороке наступить Варьке на лапу. Так, под собачий визг, я и втащила оказавшуюся жутко тяжелой Таньку в свой коридор, а потом и на кухню, где сложила ее тело в свое любимое кресло. Между тем проклятая псина, устроившись поудобнее в прихожей, подняла вверх морду и пронзительно завыла… Только тогда я, наконец, осознала, что все происходящее — вовсе не дурной сон, а страшная реальность.
Моя гостья начала подавать признаки жизни минуты через три. Глубоко вздохнув, Татьяна содрогнулась всем телом, и ее глаза вернулись, наконец, в исходное положение. В основном благодаря слезам, хлынувшим из них мутным потоком.
— Я… его… — попробовала она начать явно ту же арию, но потерпела поражение: видимо, труд убийцы оказался не по силам даже ей.
Мое главное достоинство заключается в том, что благодаря обилию оставшихся позади экстремальных ситуаций я со временем научилась довольно быстро в них ориентироваться. Встав со своего места, я залезла по локоть в буфет и вытащила оттуда весьма ценную вещь, оставшуюся еще со времен Вильки: дорогую бутылку настоящего коньяка большой выдержки, ставшей за последние полтора года еще больше. Плеснув себе и Татьяне прямо в чайные чашки понемногу этой благородной жидкости, я, прежде чем отправить свою порцию по назначению, честно предупредила:
— Если не врешь и если вправду убила, я тебя сама убью. Своими собственными руками.
В коридоре, где все еще продолжала выть Варька, раздался грохот. Мы с Татьяной одновременно, словно сиамские близнецы, подскочили и бросились туда.
Не веря своим глазам и холодея от ужаса, я увидела на полу три острых и кривых, как ятаганы, серебристых осколка — все, что осталось от моего старинного зеркала, если не считать пустой рамы, продолжавшей висеть на стене…
— Ой, господи-и-и, — взвыла Татьяна, — значит, точно, точно убила!..
…Если бы Татьяна и Варька выли по очереди, я бы, возможно, и выдержала. Но их словно заранее отрепетированного дуэта на фоне описанных обстоятельств оказалось чересчур много даже для меня.
Забыв о своем трепетном отношении к Вилькиной бутылке, я схватила коньяк и опрокинула его над Танькиной башкой. Драгоценный напиток тут же забулькал на прическу и физиономию бывшей подружки, смывая остатки ее косметики. Как ни странно, акция принесла результаты выше ожидаемых: заткнулись обе, хотя за Варьку я еще не успела взяться.
Танька, правда, заткнулась всего на секунду, после чего совсем дурным голосом заорала:
— Глаза!.. Ой, мои глаза!.. Ты что, идиотка?
И, зажмурившись, необыкновенно быстро размазала кулаками остатки туши.
Спустя несколько минут она лишь только тихо всхлипывала, ссутулившись в моем кресле, и тоскливо глядела в угол. Варька молчала, спрятавшись от греха подальше в любимое убежище — под тахту.
— Собирайся, — сказала я, — едем!
— К-куда? — просипела Татьяна.
— А где ты его угрохала? — поинтересовалась я, на ходу стягивая сорочку.
— У п-подъезда. — Всхлипывания участились. — Ты не поверишь, но он сам… Сам, прямо под колеса!..
— Чего-чего?!
Мысль о том, что жизнелюбивый красавец Вилька, представляющий собой живую копию Есенина, только во много раз лучше, решил расстаться с радостями бренного бытия по своей воле, была настолько нелепа, что я изменила свое решение — допросить убийцу непосредственно на месте преступления. И вновь уселась напротив Татьяны.
Конечно, разобрать что-либо сквозь постоянные всхлипы было практически невозможно. Но за моими плечами имелся огромный опыт общения с Танькой, если учесть, что все мы — я, она и Лариска — познакомились в тот день, когда близкие родственники привели нас в первый класс «А» школы № 14, расположенной в центре нашего города.
То, что удалось выудить из нынешней Вилькиной супруги, выглядело настолько фантастично, что никто, знающий нашего мужа, ей бы не поверил. Конечно, кроме меня, помнившей, до какой степени Танька лишена воображения: все школьные сочинения писали за нее мы с Лариской по очереди. Тем более ей было не под силу сочинить то, что я услышала.
