Ревекка Шторм ожидала духов. Слегка прикасаясь к золотой вставочке, она держала карандаш наготове на листке серовато-зеленой бумаги. Но духи не являлись.
– Я плохой медиум, – вздохнула она.
У Ревекки Шторм было лицо библейского дромадера и волосы, почти как его же песочного цвета шерсть. Глаза ее были мечтательны, но рот, вооруженный зубами гиены, способными раздробить до самого мозга кость, свидетельствовал о реалистическом противовесе.
– Или же я недостойна? Чем-нибудь провинилась? Это опасение ее очень встревожило, но, услышав бой часов, она встала и направилась к столовой.
Там, у камина, стоял мужчина высокого роста, совершеннейшее олицетворение типа, созданного Гобино. При килеобразном лице, волосах цвета овсяной соломы, серо-зеленоватых глазах скандинавского пирата, Гертон Айронкестль в свои 43 года сохранял цвет лица светловолосой молодой девушки.
– Гертон, – спросила Ревекка скрипучим голосом, – что значит «эпифеномен»? Это, должно быть, что-нибудь кощунственное?
– Если это кощунство, то во всяком случае философическое, тетя Ревекка.
– А что это означает? – спросила молодая особа, доедавшая апельсин, в то время как официант подавал яйца с поджаренным салом и виргинскую ветчину.
Светлокудрые девы, когда-то вдохновлявшие скульпторов, создавших статуи богинь, должно быть выглядели так же. Гертон устремил взгляд на эти волосы цвета янтаря, меда и зрелого колоса пшеницы.
– Это означает, Мюриэль, что если б твоего сознания совсем не существовало… ты так же готовилась бы есть ветчину и точно так же обращалась бы ко мне с вопросом, как делаешь это сейчас… Только ты не сознавала бы, что ты ешь, как не отдавала бы себе отчета, что вопрошаешь меня. Иначе говоря, при «эпифеномене» сознание существует, но все происходит так, как если бы его не было…
– Но не философы же выдумали такую чушь? – воскликнула тетя Ревекка.
– Именно философы, тетушка.
– Тогда их нужно заключить в дом умалишенных. Официант подал для тетки яичницу с копченым свиным салом, а для Гертона, не любившего яиц, жареное мясо и две небольшие сосиски. На сверкающей белизной скатерти были разбросаны, как островки: чайник, горячие мягкие булочки, свежее масло…
Три собеседника ели с религиозной сосредоточенностью. Гертон расправлялся с последним ломтиком жаркого, когда была подана корреспонденция, состоявшая из нескольких писем, телеграммы и газет, Тетка овладела двумя письмами и газетой под названием «The Church»[1], Гертон взял «New York Times», «Baltimor Mail», «Washington Post» и «New York Herald».
Но прежде он распечатал телеграмму и с легкой усмешкой, смысл которой трудно было понять, сказал:
– Нас готовятся навестить французские племянник и племянница.
– Они приводят меня в содрогание, – заметила тетка.
– Моника обворожительна! – заявила Мюриэль.
– Как оборотень, принявший вид молодой девушки, – возразила Ревекка. – Я не могу видеть ее, не испытывая какого-то порочного удовольствия. Это искушение.
– В ваших словах есть доля правды, тетушка, – согласился Айронкестль, – но поверьте, что если ум Моники легковесен, как пробковый поплавок, добрая доза свинца – лояльности и чести – держит его в равновесии.
Из конверта с маркой Гондокоро он извлек второй конверт, грязный, весь в пятнах, со следами присохших лапок и крыльев раздавленных насекомых.
– А это, – сказал он с чем-то вроде благоговения, – это от нашего друга Самуэля… Я вдыхаю запах пустыни, леса и болота.
Бережно распечатал он пакет; лицо его потемнело. Чтение продолжалось. По временам Гертон начинал тяжело дышать, почти задыхался.
– Вот, – наконец сказал он, – приключение, которое превосходит все то, что я считал возможным на этой гнусной планете.
– Гнусной? – возмутилась тетушка. – Божье творенье!
– Разве в Писании не сказано: «И пожалел Господь, что сотворил человека на земле, и опечалился Он в сердце своем?…»
Ревекка, подняв бесцветную бровь и занялась своим черным чаем. А охваченная любопытством Мюриэль спросила:
– Какое же приключение, отец?
– И будете вы, как Боги, знающие добро и зло!.. – лукаво подзадоривал Айронкестль. –»Но Я знаю, Мюриэль, что ты сохранишь секрет, если я возьму с тебя слово. Ты обещаешь?
– Беру Бога в свидетели! – произнесла Мюриэль.
– А вы, тетя?
– Я не призываю Его имени всуе. Я говорю: да[2].
– Ваше слово ценнее всех жемчужин океана.
Гертон, привыкший сдерживать волнение, был возбужден более, чем позволяло видеть его лицо.
– Вы знаете, что Самуэль Дарнлей отправился на поиски новых растений, в надежде пополнить данными свою теорию круговых превращений. Объехав много страшных мест, он достиг земли, не исследованной не только европейцами, но ни одним живым существом. Оттуда именно он и прислал мне вот это письмо.
– Кто же его доставил? – строго спросила Ревекка.
– Негр, по всей вероятности, добравшийся до какого-нибудь британского пункта. Неведомыми мне путями письмо дошло до Гондокоро, где сочли за благо, в виду потрепанности конверта, вложить его в новый конверт…
Гертон погрузился в себя, глаза его казались запавшими и пустыми.
– Но что же видел Дарнлей? – допытывалась Мюриэль.
![Борьба за огонь [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/80/80d01389ec214c4d9aeb3231788b7c6162df1282.jpg)
