Немалого труда стоило мне выбрать день и час, с которого надо начать рассказ, но я наконец остановил свой выбор на одной из сред, когда мы собрались ко второму завтраку. Беседа в общем не касалась того, о чём я собираюсь рассказать, но всё же в ней промелькнуло нечто, оказавшее влияние на последующие события.
Разделавшись с куском варёного мяса (надо сказать, на редкость жёсткого), который мне пришлось разрезать как хозяину дома, я вернулся на своё место и с горячностью, отнюдь не приличествующей моему сану, заявил, что тот, кто убьёт полковника Протеро, поистине облагодетельствует мир.
Мой юный племянник, Деннис, тут же выпалил:
— Тебе это припомнят, когда найдут старика плавающим в луже крови. Вот и Мэри покажет на тебя, верно, Мэри? Скажет на суде, как ты кровожадно размахивал кухонным ножом!
Мэри служит у нас временно, в надежде на лучшее положение и более солидный заработок, — она громко, официальным тоном объявила: «Зелень» — и с воинственным видом брякнула треснутое блюдо под нос Деннису.
Моя жена сочувственно спросила:
— Он тебя очень замучил?
Я не сразу нашёлся с ответом, поскольку Мэри вслед за зеленью сунула мне в лицо другое блюдо, с крайне непривлекательными непропечёнными клёцками.
— Благодарю вас, не надо, — сказал я, после чего она грохнула блюдо с клёцками на стол и вылетела из комнаты.
— Какая я ужасная хозяйка — просто беда, — сказала моя жена, и мне послышались нотки искреннего раскаяния в её голосе.
Я был с ней совершенно согласен. Жену мою зовут Гризельда — имя для жены священнослужителя в высшей степени подходящее[1]. Но на этом все подобающие её положению качества и исчерпываются. Кротости в ней нет ни капли.
Я всегда придерживался мнения, что священнику лучше не жениться. И по сию пору остаётся тайной, как мне взбрело в голову умолять Гризельду выйти за меня замуж — всего через двадцать четыре часа после нашего знакомства. Как я полагал до того, женитьба — серьёзнейший шаг, который требует длительного обдумывания и подготовки, и самое важное в браке — сходство вкусов и склонностей.
Гризельда моложе меня почти на двадцать лет. Она поразительно хороша собой и абсолютно не способна серьёзно относиться к чему бы то ни было. Она ничего не умеет толком делать, и жить с ней в одном доме — чистое мучение. Весь мой приход для неё что-то вроде цирка или зверинца, созданного ей на потеху. Я попытался сформировать её ум, но потерпел полную неудачу. И всё более и более убеждаюсь в том, что служителю церкви подобает жить в одиночестве. Я не раз намекал на это Гризельде, но она только заливалась смехом.
— Дорогая моя, — сказал я, — если бы ты хоть чуточку постаралась…
— Да я стараюсь, — откликнулась Гризельда. — Только, знаешь, мне кажется, что чем больше я стараюсь, тем хуже получается. Ничего не поделаешь — я не создана для домашнего хозяйства. Я решила, что лучше бросить всё на Мэри, примириться с неудобствами и питаться этой неудобоваримой гадостью.
— А о муже ты подумала, радость моя? — укорил я её и добавил, следуя примеру лукавого, который цитировал Священное писание ради своих целей: — Она устраивает всё в доме своём…
— Но ведь тебе сказочно повезло: тебя не бросили на растерзание львам, — живо перебила Гризельда. — А то ещё и на костёр мог бы угодить[2]. Стоит ли поднимать шум из-за невкусной еды и невыметенной пыли с дохлыми осами! Расскажи-ка мне лучше про полковника Протеро. У ранних христиан было одно преимущество — они не додумались ещё завести у себя церковных старост[3].
— Надутый старый грубиян, — заметил Деннис. — Недаром первая жена от него сбежала.
— По-моему, ничего другого ей и не оставалось, — сказала моя жена.
— Гризельда! — строго оборвал её я. — Я не потерплю, чтобы ты говорила подобные вещи.
— Ну, милый, — с нежностью сказала жена. — Расскажи мне про него. Из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Может, из-за мистера Хоуза, из-за того, что он ежеминутно кланяется, кивает и крестится?
Хоуз — мой новый помощник. Он прослужил в нашем приходе чуть больше трёх недель, придерживается правил Высокой Церкви[4] и постится по пятницам. А полковник Протеро — непримиримый противник всех и всяческих ритуалов.
— На этот раз — нет. Хотя походя он и об этом упомянул. Нет, все неприятности начались со злосчастной фунтовой бумажки миссис Прайс Ридли.
Миссис Прайс Ридли — достойный член нашей общины. Во время ранней обедни в годовщину смерти своего сына она положила в кружку для пожертвований фунтовую банкноту. Позже, читая вывешенную для сведения паствы справку о пожертвованиях, она была поражена в самое сердце тем, что самой крупной банкнотой значилась бумажка в десять шиллингов.
Она пожаловалась мне, и я вполне резонно заметил, что она, должно быть, запамятовала.
— Мы все уже не так молоды, — добавил я, стараясь как можно тактичнее уладить дело. — Годы берут своё, от этого не уйдёшь.
Как ни странно, мои слова оказали противоположное действие. Она заявила, что творятся странные вещи и она чрезвычайно удивлена, что я этого не замечаю. После чего миссис Прайс Ридли, как я догадываюсь, явилась с жалобами к полковнику Протеро. Протеро из тех людей, которые обожают скандалить по любому поводу. Он и устроил скандал. К сожалению, для скандала он выбрал среду. А я утром по средам даю уроки в церковной дневной школе, и это превращает меня в комок нервов, так что я до конца дня не могу прийти в себя.
