Утром того дня Пит не подарил мне традиционной улыбки, при которой особенно белыми казались его зубы на морщинистом желтоватом лице. Правда, он произнес, как положено, вместо приветствия «Хи-хо, мистер Гудвин», но в его голосе тоже не улавливалось задорной усмешки, и он не посчитался с давно установленным фактом, что мне полагается принять у него пальто и кепи и повесить их на вешалку. К тому моменту, когда я запер входную дверь и повернулся к нему, он уже успел швырнуть свою одежду на скамью в холле и поднимал свой ящик с инструментами, который поставил на пол, чтобы раздеться.
— Вы пришли сегодня на час раньше, Пит, — заметил я. — Что, они теперь ходят босиком?
— Нет, они заняты, — ответил Пит и пошел через холл к кабинету. Я обиженно отправился следом: в конце-то концов мы были с ним друзьями более трех лет.
Пит приходил три раза в неделю по понедельникам, средам и пятницам, около полудня, после того как заканчивал обход всех своих клиентов в большом административном здании на Восьмой авеню. Вульф всегда давал ему доллар, поскольку до нашего старого кирпичного особняка на Западной Тридцать пятой улице было пять минут ходу, я же только — четверть, но Пит наводил на мою обувь точно такой же блеск, как и на ботинки Вульфа.
Я никогда не притворялся занятым делами, пока Пит трудился над Вульфом, потому что мне нравилось их слушать. Это было поучительно. Вульф воображал, что если человек родился в Греции, даже если и уехал оттуда в шестилетнем возрасте, все равно он должен быть хорошо знаком со славным прошлым своей родины, и вот уже сорок месяцев набивал голову Питу фактами древней истории.
В то утро, когда Вульф повернул свое огромное кресло, в котором сидел за письменным столом, Пит опустился на колени и поставил свой ящик на обычное место, а я прошел к своему столу, Вульф потребовал:
— Кто такой был Эратостенес и кто обвинил его в убийстве в своей знаменитой речи, произнесенной в четыреста третьем году до нашей эры?
Пит, устанавливавший в определенном порядке набор щеток, покачал головой:
— Кто? — Может быть, Перикл?
— Ерунда! Перикл успел умереть за двадцать шесть лет до этого. Проклятие, прошлый раз я читал вам отрывки из его речи. Его имя начинается с буквы «Л».
— Ликург?
— Нет, Ликург из Афин еще не родился.
Пит посмотрел вверх:
— Сегодня вы должны меня извинить.
Он постучал себя щеткой по лбу:
— Сегодня здесь пусто. Почему я пришел рано? Что-то случилось. Я иду в комнату джентльмена, мистера Эшби, хороший клиент, двадцать пять центов каждый день. Комната пуста, никого нет, окно широко раскрыто, в него врывается холодный воздух. Десятый этаж. Ну, я иду и выглядываю из окна. Внизу большая толпа, разные зеваки и полицейские. Я выхожу в холл и спускаюсь вниз на лифте, проталкиваюсь сквозь людей, а там на тротуаре мой хороший клиент, мистер Эшби, он ужасно разбит. Я снова выбираюсь из толпы, я смотрю наверх, вижу всюду головы высунувшихся наружу людей и думаю, что сейчас бесполезно подниматься к клиентам, они все равно будут глазеть из окон, поэтому и пошел я сюда. Вот почему я явился рано, вы должны сегодня меня извинить, мистер Вульф.
Пит опустил голову и заработал щетками.
Вульф заворчал:
— Советую вам немедленно возвратиться в это здание. Знает ли кто-нибудь, что вы побывали в комнате мистера Эшби?
— Разумеется. Мисс Кокс.
— Она видела, как вы туда вошли?
— Конечно.
— Сколько времени вы находились в комнате?
— С минуту, возможно.
— Видела ли мисс Кокс, как вы вышли?
— Нет, потому что я вышел через другую дверь.
— Это вы вытолкнули его из окна?
Пит перестал мелькать своими щетками и поднял голову:
— Нет, мистер Вульф. Богом клянусь.
— Я советую вам возвратиться. Если толпа уже собралась, когда вы выглянули из окна, и если мисс Кокс в состоянии точно назвать время, когда вы вошли в комнату, вы, возможно, избежите неприятностей, но не исключено, что вы угодили в беду. Вам не следовало оттуда уходить. Полиция скоро будет вас разыскивать. Возвращайтесь, слышите ли? — немедленно. Ботинки мистера Гудвина могут обождать до среды. Или же приходите позднее.
Пит отложил в сторону щетки и взялся с неуверенностью за крем.
— Полицейские, — сказал он, — вообще-то олл-райт. Мне нравятся полицейские. Но если бы я сказал, что кого-то видел…
И он стал покрывать обувь кремом.
Вульф хмыкнул:
— Значит, вы кого-то видели?
— Я не говорю, что кого-то видел. Просто сказал, что будет, если бы я сказал в полиции, что кого-то видел… А были полицейские в Афинах в четыреста третьем году до нашей эры?
Крем подсыхал на ботинках.
Разговор снова вернулся к былой славе Греции, но я уже его не слушал. Пока Пит заканчивал чистить ботинки Вульфа, а потом наводил глянец на мои, игнорируя совет Вульфа, я практиковался в искусстве розыска. Разговоры о том, что детективу следует строго придерживаться одних фактов, пустая болтовня. Иной раз одно обоснованное предположение продвинет тебя гораздо дальше, чем сотня отборных фактов. Поэтому на протяжении десяти минут я тренировал свои умственные способности на Пите Вассозе. Убил ли он человека полчаса назад? Если собранные к этому времени факты доказывали, что такое возможно, мне хотелось решить, как бы я проголосовал. В конце концов я отказался вообще от голосования, поскольку в моем распоряжении не было самого главного: мотива преступления. Ради денег? Нет, Пит не пошел бы на убийство, привлеченный даже огромной суммой. Тогда из мести? Смотря за что. Из страха? Пожалуй, но только если бы страх был достаточно весомый… Вот почему я не смог бы участвовать в голосовании.
