Сидя на пороге таверны, дядюшка Бесеролес из Альборайи чертил серпом по земле. Он искоса поглядывал на валенсийских крестьян: расположившись у цинковой стойки, они усиленно запрокидывали головы, то и дело запуская руки в тарелку, на которой плавали в оливковом масле ломтики кровяной колбасы.
Каждый день дядюшка Бесеролес выходил из дому с твердым намерением отправиться на работу в поле. Но, как назло, дьявол всегда подсовывал ему по дороге какого-нибудь дружка из таверны Ратата. Стаканчик за стаканчиком, рюмочка за рюмочкой – глядишь, уже к обедне звонят, а тут и вечер наступил; вот дядюшка Бесеролес так и не вышел из села.
Бесеролес сидел на корточках с видом старого завсегдатая и выжидал случая завязать беседу с посетителями; он надеялся, что его пригласят пропустить стаканчик-другой и окажут прочие знаки внимания, как это и подобает людям обходительным.
Дядюшка Бесеролес, вообще говоря, был человеком стоящим, хотя таверна и привлекала его больше, чем работа в поле. Бог мой, чего только он не знал! А какой это был мастер рассказывать разные истории – недаром прозвали его Бесеролес! И уж если в руки к нему попадал клочок газеты, то он не упускал случая прочитать его по складам от начала до конца.
Посетители таверны, слушая рассказы старика, покатывались со смеху, особенно когда речь заходила о священниках и монашках. Даже сам Ратат, величественно возвышавшийся за своей стойкой, довольно посмеивался, то и дело откупоривая новые штофы по просьбе щедрых гуляк, желавших вознаградить рассказчика. Вот и сейчас дядюшка Бесеролес в благодарность за угощение собирался начать очередную историю, но, услышав, что кто-то упомянул монахов, поспешил вмешаться в разговор:
– Да, это хитрющий народ. Их на мякине не проведешь. Как-то один монах обвел вокруг пальца самого апостола Петра. – И дядюшка Бесеролес, воодушевленный любопытством присутствующих, начал свой рассказ.
– То был наш, здешний монах, из монастыря Сан-Мигель де Лос Рейес, – отец Сальвадор, почитаемый всеми за ум и веселый нрав. Я лично его не знал, но мой дед еще помнил, как отец Сальвадор навещал его матушку. Он, бывало, стоял возле дома, скрестив пальцы на толстом брюхе, и ожидал, когда ему вынесут чашку шоколада.
– Ну и здоров же он был! Арроб десять весил, не меньше! А на его сутану шла целая штука материи. За день он обходил домов десять и в каждом выпивал по чашке шоколаду, а когда приходил к моей прабабке, она его спрашивала:
– Что вам больше по вкусу, отец Сальвадор, глазунья с жареной картошкой или кровяная колбаса под соусом?
А монах в ответ хрипел:
– И то и другое, и то и другое.
Вот оттого-то он и был такой толстый и гладкий! И всюду, где бы он ни появлялся, он точно всех одаривал своим здоровьем; ребятишки, что рождались у нас в округе, все как две капли воды были похожи на него: такие же пухлые и толстенькие, с розовыми, как у поросят, мордочками.
Но на этом свете не знаешь, что хуже: объедаться или околевать с голоду. Как-то раз под вечер отец Сальвадор, возвращаясь с крестин (младенец был вылитый его портрет), вдруг так захрипел, что поднял на ноги всю округу. И лопнул, как бурдюк, – да простят мне такое непотребное сравнение.
И вот уж наш отец Сальвадор летит прямехонько в рай: ведь он не сомневался, что именно туда должен попасть любой монах.
Подлетев к золотым воротам, усыпанным жемчужинами, – точно такими, какие сверкают на шпильках у дочки нашего старосты, когда она принарядится на девичник, – отец Сальвадор громко постучал: тук, тук, тук.
– Кто там? – раздался из-за ворот старческий голос.
– Отворите, апостол Петр!
– А кто ты такой?
– Я отец Сальвадор из монастыря Сан-Мигель де Лос Рейес.
В воротах приоткрылось окошечко; апостол Петр высунул голову и грозно глянул из-под большущих очков. (Надо вам сказать, что апостол весьма преклонного возраста и потому слаб глазами.)
– Ах ты бесстыдник этакий! – заорал он в страшном гневе. – Да как ты смел сюда явиться? Куда ты прешься, нахальная рожа, тебе разве здесь место?
– Ну, ну, полегче, апостол Петр! Откройте ворота; на дворе уже ночь, а вам бы только шутки шутить.
– Шутки? Вот я сейчас хвачу тебя засовом, и ты, пакостник этакий, увидишь, какие я шутки шучу! Ты что же – думаешь, я тебя не узнал, чертова перечница в клобуке?
– Будь так милостив, апостол Петр, сжалься надо мной! Грешник я, оно точно, но ты все-таки подыщи мне какое-нибудь местечко, пусть хоть у самых ворот.
– Убирайся вон! Вы посмотрите, что за наглец! Тебя лишь пусти, ты все наши запасы медовых пряников сожрешь! Ангелы и святые перемрут с голоду! А потом у нас тут немало праведниц, еще довольно хорошо сохранившихся, и мне на старости лет придется бегать за тобой и следить, – этого только не хватало… Убирайся в ад иди пойди проспись на какой-нибудь тучке. Больше мне не о чем с тобой разговаривать.
И апостол Петр с шумом захлопнул окошечко, а наш монах остался в кромешной тьме. Вдалеке тренькали на гитарах и наигрывали на флейтах ангелочки, ублажая своими серенадами хорошеньких святых дев.
Время шло, и отец Сальвадор уже подумывал, как бы ему побыстрее добраться до ада: авось там его примут радушнее. Вдруг из-за туч медленно выплыла толстая, дородная, под стать ему, бабища. Она шла, переваливаясь с боку на бок, и точно катила перед собой свой огромный живот.
