Он принимал душ, когда дверь тихонько хлопнула и сквозняком дернуло по занавеске.
Дети пришли, решил он, намыливая волосы.
Что-то рановато, обычно их с горы не вытащишь. Предполагалось, что они скатятся еще пару раз, а потом все вместе двинут на ужин.
Они прилетели вчера, большой компанией, и пока как следует не освоились в свободе и безделье. Крохотный пряничный немецкий городок, засыпанный чистым снежком, уставленный елочками, увешанный разноцветными лампочками и рождественскими веночками, был почти пуст – Рождество миновало, а Новый год еще не грянул. В это время принято сидеть дома. Попивать глинтвейн – здесь говорят «глювайн», – любоваться на елочку и правой рукой прижимать к себе супругу, а левой по очереди гладить по головам малюток. Проделывать все это следует дома, а вовсе не на горнолыжном склоне!..
До нынешнего года он все это и проделывал – ну не совсем уж так до приторности сладко и открыточно, но что-то в этом духе проделывал!.. Елочку выбирали и наряжали «всей семьей», метались по магазинам, выбирая прекрасные глупые подарки, покупали еду – новогодней еды должно быть столько, чтобы хватило до самого Рождества человек примерно на пятьдесят.
И никогда он не соглашался никуда ехать или лететь, хотя каждый год его звали то в горы, то на пляжи. Нет, ну куда лететь на Новый год!.. А запеченная буженина в фольге?! А подарки под елкой? А «Ирония судьбы» пять раз за день по разным каналам? А нелепые норвежские варежки, которые надеваются раз в год, первого января, на горку?! А худосочные детские задницы, торчащие над разложенной на полу «Монополией»?! А поцелуи, пахнущие шампанским, клубникой и кофе, ранним серым новогодним утром, под теплым и легким одеялом?! И в голове шумит, и впереди выходные, и все так хорошо, что даже странно, что так хорошо!..
В этом году все не так.
Отель вместо дома. Чемоданы вместо подарков под елкой. Оставленная на полпути работа. Кажется, он даже строчку в ежедневнике не дописал, бросил, как было, – не хотелось ему дописывать. Ничего ему не хотелось – ни отдыхать, ни работать.
И еще собаку пришлось отвезти маме, и он сочувствовал обеим – и маме, и собаке.
Кроме того, он ждал звонка из Москвы, и этот звонок был так важен, что мысль о нем все время всплывала в сознании, даже вчера вечером, когда он пил в ресторане вино и разнимал детей, которым как раз в этот момент пришло в голову выяснить, кто умнее. Этот вопрос они выясняли, стуча друг друга по голове толстой книгой и оценивая звук, который раздавался.
Мишка, самый старший, объявил остальным, что чем звук звонче, тем, стало быть, человек глупее. Младшие поверили и старались стучать друг друга тихонечко, вполсилы, но все равно к концу процедуры пришлось их разнимать.
Он старательно домыл голову – жена всегда говорила, что, если волосы в порядке, на все остальное наплевать! – и, обмотавшись полотенцем, вышел из душа.
Странное дело. В номере не было никаких детей, ни его собственных, ни пришлых. Его общительные дети любили притащить в гости каких-нибудь новых знакомых со склона или из бара, где они шикарно попивали горячий шоколад или капучино. Старшие пили со взрослым достоинством, а маленький всегда фыркал и хрюкал от удовольствия, как слоненок, вытягивал губы трубочкой, слизывал пенку, утирался рукавом, и у него становились блестящие и круглые мышиные глаза.
