Вибрация корпуса стихла.
Широкофюзеляжный длиннокрылый самолет наконец втащил свое толстое туловище на нужную высоту, лег на курс, и пилотесса сейчас же сбросила тягу двигателей с маршевой до экономической. Привычка. Я усмехнулся про себя. Как бы ни спешили мои сопровождающие доставить меня на Филиппинский Морской Старт «Юдифь» и сдать с рук на руки, никто ради них не почешется. И уж подавно не станет зря жечь дефицитное горючее без специального приказа, заверенного десятком подписей высокопоставленных лиц. По собственной инициативе пилотесса никогда этого не сделает, разве что для спасения судна и пассажиров в случае какого-нибудь катаклизма. И поэтому мы будем лететь не десять часов, как могли бы, а все четырнадцать.
Положим, катаклизм уже обозначился. Но до него еще два с половиной года, как считалось сравнительно недавно, – и целых два года восемь месяцев и несколько недель, по уточненным данным.
Есть еще время. Нет причины разрушать привычный уклад. Так им кажется.
Нас редко возят воздушным транспортом. Куда дешевле и практичнее доставить партию рабочих по железной дороге или по воде. Почти единственное исключение: транспортные самолеты, геликоптеры и дирижабли для экстренной переброски аварийно-спасательных бригад или, например, десантирования пожарных в горящую тайгу. Но чтобы везти одного-единственного эксмена, да еще пассажирским рейсом, да еще в битком набитом туристском классе...
Чего только не бывает.
Случайно или намеренно мы заняли место в хвосте салона. Наверное, намеренно. Эти места дольше других остаются непроданными. Мы подкатили к самолету перед самой уборкой трапа, так что нам пришлось пройти через весь салон в очень людном дефиле. Естественно, все взгляды были направлены на меня, и я уловил шепот одной девчушки: «Самец».
Она мне льстила. Как мне давным-давно объяснил один дед, самец, мужчина – это тот, кто непосредственно участвует в процессе размножения. Когда-то слово «самец» действительно было в ходу – пока правительство Конфедерации не предложило ввести терминологию в рамки реальности, заменив устаревшие ярлыки. Тот, кто участвует в воспроизводстве лишь через Банк семени, не имеет права называться ни мужчиной, ни самцом. Конечно, у него могут быть (и наверняка есть) дети, но сам он – эксмен.
Тоже, между прочим, неверный термин. Эксмен – бывший мужчина, а когда я им был?
Хорошо, что мы прибыли на борт за минуту до запуска двигателей, – у пассажиров просто не осталось времени на массовый протест. Правда, одна дамочка сразу завопила в голос, что ее-де не предупредили о том, что ей придется лететь в одном салоне с эксменом, иначе бы она доплатила за бизнес-класс, – но тут лайнер, вырулив на полосу, начал разбег, и она благополучно заткнулась.
Хотя оборачивалась на меня еще не раз. И она, и другие. Среди взглядов гневных и презрительных я заметил два-три любопытных. Как в зоопарке.
О-ран-гу-тан. Не будешь писать на пол?
Уговорили, не буду. В посещении туалета мои конвойные мне, конечно, не откажут, пусть это вам и не понравится. А смириться придется. И можете глазеть на меня сколько хотите. Так или иначе, меня доставят туда, куда надо. И об этом будет болеть чья угодно голова, только не моя. Я – груз. Который, однако, нельзя сдать в багажное отделение, вот ведь незадача.
Мои конвоиры уступили мне место у иллюминатора, за что я был им благодарен. Я летел впервые. Меня заранее заставили проглотить таблетку от тошноты и объяснили, для чего служит специальный пакет. Но меня пока не тошнило. У меня вообще хороший вестибулярный аппарат.
Как назло, самолет очень скоро вспорол низкую облачность, а когда с натугой пробил ее, выяснилось, что разрывов в облаках нет и земли не видно. Но и подсвеченная солнцем облачная кипень оказалась впечатляющим зрелищем, если смотреть на нее сверху. Временами самолет проходил низко над вспененной верхушкой какого-нибудь особенно разросшегося вверх облака, и тогда по обильно механизированному крылу пробегали короткие судорожные волны – единственное свидетельство наличия воздушных ям.
Через час заходящее солнце опустилось в облака, а через два начали разносить еду, деликатно будя спящих. Молоденькая стюардесса вздрогнула, увидев меня, и едва не выронила поднос. На ее лице под механической улыбкой проступило сильнейшее смятение: обязана ли она обслуживать эксмена? Одна из моих спутниц небрежно кивнула, вследствие чего я получил порцию жареной утки с овощным гарниром и стакан гранатового сока в придачу. Сейчас же мне была выделена еще одна таблетка. Только она мне и напомнила, что как новичок я должен чувствовать в полете некоторый дискомфорт. Но ничего подобного я не чувствовал.
Обслужив моих спутниц, стюардесса удалилась на повышенных оборотах и не появлялась в хвосте салона вплоть до следующей кормежки.
Распогодилось только к утру. Мы шли уже над Памиром – а ведь впереди лежал еще Тибет! Я с восторгом смотрел на горы. Никогда раньше я не видел гор, иначе чем на картинках и в кино.
Мне говорили, что горы коварны. Но сверху я видел лишь мир и покой. Целые бездны покоя под сенью нестерпимо сверкающих ледников.
