1
Июльская ночь хороша на Черноморском побережье – море, пальмы, тепло на крыльях морского бриза. Ровно два года назад Сергей Комиссаров отдыхал в Сочи. Красота. А сейчас он в Афгане. Ничего общего с курортом. Горы, высота – четыре тысячи метров над уровнем моря. Днем жара такая, что камни плавятся, а ночью в полном горном снаряжении и бушлате дуба даешь. И костерок не разведешь – нельзя, демаскировка. Но есть проверенный способ согреться. Безалкогольный. Надо полностью расслабить тело и представить, что в чреве у тебя жарко полыхает печка-буржуйка. А можно представить, что ты лежишь в шезлонге на берегу Черного моря. Сергей представлял. Но головы не терял и зорко следил за обстановкой…
Старшим группы был лейтенант Соломин, год как из училища, но уже достаточно опытный командир. Ему двадцать два, Сергею – двадцать один, почти ровесники. Олег – офицер, командир взвода, Сергей – старший сержант, его заместитель. Гусь свинье не товарищ, офицер солдату не друг. Это правило, но есть исключения, например Сергей и Олег. Земляки они. Из одного города. Правда, раньше друг друга не знали. Но попали служить в одну роту, вместе мужали в суровых боевых условиях, вместе командуют взводом. Один пуд соли на двоих, хлеба краюха напополам. Так уж повелось…
Караван показался в три часа ночи. За первым верблюдом – второй, за вторым – третий, за третьим – четвертый… Караван этот должен был везти оружие. Но тогда верблюды прогибались бы под тяжестью железа, ступали тяжело, хрипели от натуги, с морды бы клочьями срывалась пена. А эти идут легко, как будто в тюках не оружие, а корм…
Зато у десантников оружие наготове – стоит Соломину подать команду, и группа откроет огонь. Но не торопится Олег. Сергей смотрит на него, видит сомнение на лице. Не верит командир, что караван с оружием. И правильно делает, что не верит.
За первым караваном прошел второй. И тоже без оружия. Соломин вызвал по рации танки, поднял группу и подпер ею тыл второго каравана.
К рассвету караваны спустились в долину. С фронта – танки, в тылу – группа десантников. Капкан. Впрочем, афганцы и не думали сопротивляться. Караваны окружили с шумом и пылью, но без стрельбы. Проверили тюки – ни единого ствола. Мирные караваны, шли в Баграм за хлебом…
Соломин отдал приказ возвращаться на базу. Там его встретили отнюдь не с распростертыми объятиями. Из штабной палатки Олег выходил как в воду опущенный.
– Боевая задача не выполнена, – кисло посмотрел он на Сергея. – Караваны обнаружены, но не уничтожены…
– Но ведь обнаружены же. А не уничтожены, потому что мирные…
– А ты это штабным объясни, – с горькой иронией усмехнулся Соломин. – Они уже наверх об этих караванах доложили, награды себе готовили… Ну и не только себе, может, и нам бы что досталось. А так облом… Штабные так на меня надеялись, а я, получается, их подвел. Вот если бы я уничтожил караваны, и плевать, что они мирные… Им, штабным, плевать. Привыкли, чтобы мы им каштаны из огня таскали. Им медаль на грудь, а я на всю жизнь инвалид по совести. Я же не каратель, я солдат… И ты, Комиссаров, солдат…
– Солдат, – кивнул Сергей. – И за тебя, командир, горой. Правильно сделал, что не стал стрелять…
С молоком матери он впитал в себя простую истину, что насилие – это плохо, что убийство – смертный грех. В школе, а затем в техникуме учили, что советский гражданин обязан творить добро и вести себя примерно. Сергей этому верил – хорошо учился, активно занимался спортом, принимал участие в общественной деятельности, приводов в милицию не имел. А после техникума он ушел в армию и был отправлен в Афганистан выполнять интернациональный долг. А здесь уже другие ценности. Замполиты по-прежнему пели соловьями о высоких нравственных идеалах, а реальность заставляла брать в руки оружие и убивать. Пусть врагов, но убивать. А даже советский человек не робот, и он не в состоянии за считаные дни перестроить свою психику. Сознание вступает в жестокий конфликт с подсознанием. Мировоззрение гражданской личности с большим скрипом соглашалось с жесткой аксиомой профессионального солдата – убей, чтобы выжить… Сергей прошел через все это. Инстинкт самосохранения оказался в нем сильнее заповеди «не убий». А многие из тех, кто не смог или просто не успел перестроиться, уже отправились на родину в «черных тюльпанах». Сомнения на войне дорого обходятся. В ситуации, где счет идет на секунды, малейшее промедление означает смерть. Война притягательна только для тех, кто не пробовал ее на вкус, а в реальности война – это грязь, кровь и смерть. Убивают тебя, убиваешь ты, какая уж тут романтика?..
Сергей убивал. И готов был убивать дальше. Но пусть его не заставляют убивать мирных жителей. Он солдат, а не каратель… Но штабным-то все равно, кто он такой. Им бы медальку на грудь повесить, и не важно, ценой чьей крови она добыта. А еще в захваченном караване может обнаружиться видео– или просто магнитофон японского производства. Штабные все подберут… Вот она, справедливость наоборот. Одни воюют, а другие жар чужими руками загребают. И ничего с этими подлецами да прохиндеями не поделаешь – во время боя они остаются в тылу, и пулю им в спину не выпустишь. Да и не стал бы Сергей стрелять в своего, даже если он последняя сволочь. Хотя… Чувство справедливости – опасное чувство, в стадии обострения оно способно толкнуть человека на необдуманный поступок…
