Свернув с автострады на двухрядный серпантин, машина запетляла среди склонов, густо поросших сосняком и увенчанных снеговыми шапками вершин. Стремительно чередовались подъемы и спуски; в эти минуты сердце, словно на «американских горках», ухало вниз, и закладывало уши. Под ясным, пронзительно синим небом мелькали быстрые потоки и искрящиеся на солнце водопады. Однако красоты пейзажа нисколько не улучшили настроения Питера. Продолжая хмуриться, он целиком сосредоточился на дороге и дал волю водительским рефлексам.
Горы поднимались все выше, приемник работал с помехами. На поворотах звук ненадолго усиливался, потом вновь замирал и наконец исчез совсем. Кэти до упора прокрутила ручку настройки, вернулась по шкале назад, но так и не сумев найти ни одной станции, раздраженно щелкнула выключателем.
– Ну, будем играть в молчанку?
Питер и не глядя на жену знал, что она на взводе. Резкость и сарказм давно вытеснили из ее голоса нежные интонации. Сейчас она искала ссоры.
С самого начала все пошло вкривь и вкось – он чуть не силком заставил Кэти поехать; а тут еще это радио. Но, разумеется, она обозлена не поездкой, а тем, что так промахнулась, выйдя за него замуж. В периоды обострения самоедства Питер даже не осуждал ее скандальность. Он и впрямь оказался незавидным мужем – несостоявшийся писатель, неудавшийся журналист, незадачливый коммерсант… Вечно подавлен и хмур – такой на любого нагонит тоску. Разве что в пикировках еще на что-то годится – можно сказать, хорош. Потому-то, видимо, Кэти так часто и пытается спровоцировать скандал. Когда запал иссякает, кто-нибудь из двоих, если не оба, обычно пускает слезу, потом они, как правило, предаются любви, и жизнь на час-другой становится сносной. А больше между ними практически ничего не осталось.
Но сегодня Питеру не хотелось вступать в перепалку – он не чувствовал в себе достаточно сил, да и мысли были далеко.
– О чем же ты хочешь поговорить? – спросил он, не отвлекаясь от шоссе и постаравшись придать голосу побольше дружелюбия.
– Ну хотя бы о той развеселой компании, куда ты меня тащишь.
– Я ведь сказал тебе: это мои товарищи по шахматной команде из Северо-Западного.
– С каких пор шахматы стали командной игрой? – иронически поинтересовалась Кэти. – Вы что, выбирали ходы большинством голосов?
– Да нет, командный шахматный турнир – это просто серия обыкновенных поединков на четырех-пяти досках. Во всяком случае, так они проводились в наших университетских соревнованиях. Никаких консультаций и тому подобного. Побеждает команда, выигравшая наибольшее количество индивидуальных матчей. Смысл здесь, как бы тебе объяснить…
– Не трудись; если я ничего не смыслю в шахматах, это не значит, что я круглая идиотка. Итак, ты со своими тремя дружками входил в сборную Северо-Западного?
– И да и нет, – буркнул Питер.
«Тойота», не приспособленная для крутых подъемов, натужно выла. Питер пожалел, что перед отъездом из Чикаго не удосужился отрегулировать двигатель. Машину следовало вести осторожнее – они забрались уже настолько высоко, что кое-где попадались сползшие на шоссе снежные языки, а иногда дорогу пересекали блестящие полосы льда.
– И да и нет? – хмыкнула Кэти. – Как прикажешь это понимать?
– Раньше Северо-Западный был сплошным шахматным клубом. Мы проводили множество турниров – местные соревнования, первенства штата и даже страны. Иногда приходилось состязаться сразу с несколькими противниками, поэтому состав сборной частично менялся – один игрок мог участвовать, другой – нет, если, например, сдавал экзамены или только что отыграл и выдохся, – все учитывалось. Наша четверка называлась второй сборной. На этой неделе исполняется десять лет с тех пор, как мы участвовали в Североамериканском чемпионате университетских команд. Наш университет был устроителем, и на меня, помимо игры, легла масса организаторских забот.
– Вторая сборная? Значит, была и первая?
Питер откашлялся и аккуратно вписался в крутой поворот. Одно колесо все-таки задело за уступ, и по днищу забарабанил гравий.
– Каждый университет имел право выставить несколько сборных. Были бы деньги, а желающих сыграть всегда хватало. Четверо лучших входили в главную команду, следующая четверка – во вторую, и так далее. – Питер умолк на секунду и продолжил с оттенком гордости: – Наш национальный чемпионат превзошел размахом и числом участников все предыдущие… Потом этот рекорд, конечно, побили… Но мы установили и другой, он держится до сих пор. Поскольку турнир проводился у нас, а игроков в нашем распоряжении имелось предостаточно, то мы выставили сразу шесть команд! Ни до ни после ни один университет не выставлял на такие первенства больше четырех сборных.
Он улыбнулся собственным воспоминаниям. Может, это достижение не самое выдающееся, но оно – его, Питера, кровное, родное. И не важно, что оно осталось единственным – миллионы людей живут и умирают, так и не установив ни единого рекорда. Надо бы указать в завещании – пусть так и выбьют на его надгробии: «Здесь покоится Питер К. Нортон, который выставил сразу шесть сборных». Он усмехнулся.
– Что в этом смешного?