Владимир Варно
ТУНЦЫ, ТУНЦЫ!
О Владимире Варно и ею книге "Сколько у нас под килем"
Старожилы утверждали, что осень 1983 года на Камчатке была прекрасной. В ту осень необычно долго стояло тихое тепло без дождей и ветров. Мое пребывание на Камчатке подходило к концу: я уже видел камчатские реки и камчатские вулканы, и мне оставалось только сходить с рыбаками в море. Я ждал этого случая, а пока каждый день навещал Авачинскую губу и в полосе отлива за Никольской сопкой искал новых встреч с морскими звездами, которые почему-либо не отступали вместе с водой и теперь отрешенно протягивали среди мокрых зеленых камней свои оранжевые лучи.
Закончив обход Никольской сопки и миновав рыбный порт, я обязательно заглядывал в книжный магазин. И однажды среди только что поступивших книг сразу отметил небольшую книжечку цвета густой океанской волны с определенно морским названием "Сколько у нас под килем". Автором книги был Владимир Варно.
Портрет Владимира Алексеевича Варно я видел в местном отделении Союза писателей. Что-то слышал о нем, но как-то со стороны... Слышал, что Варно был поэтом и что немного не дожил до шестидесяти лет. Вот с такими сведениями об авторе я и открыл книжку "Сколько у нас под килем".
Тогда я еще не был в море, а потому все написанное поэтом в прозе об океане читал с интересом. А написано было хорошо, откровенно, до конца честно, написано легко и просто, с добрым сердцем. И как неожиданно остро среди океанских волн явилось ко мне вдруг весточкой с дальнего материка память-откровение Владимира Варно о прошедшем детстве: "Завораживающе шумела вода на мельнице, скатываясь в омут, обеспамятав гремели соловьи в зарослях ивняка и черемухи, утробно урчали ля!ушки в лужах, оставленных половодьем... И, наконец, чуть подальше гусиного перышка, поставленного торчком, вспыхивал вдруг бурунчик, вода словно закипала, поплавок резко нырял, и тонкая, почти прозрачная леска натягивалась и звенела... Удилище гнулось в дугу, потом стремительно выпрямлялось, и яркий, сильный голавль вылетал из воды, опять уходил вглубь и вновь вылетал..."
И как утверждающе ясно завершал свою главную мысль о жизни автор этой хорошей книги: "И вот в такую-то минуту, ради которой, соб-ственно, и затевается рыбалка, остро, жгуче пронизывала мысль о том, какой все-таки непости-жимой жаждой жизни наполнены все эти рыбы, птицы, звери, насекомые, деревья, травы, даже былинка какая-нибудь тонюсенькая или крохотная мошка, что упорно ползет по этой былинке к своей цели. Да, все в этом прекрасном и безжалостном мире хочет прежде всего жить, и не кое-как, а стремясь к наивысшему выявлению своей сущности..."
Это была жизнеутверждающая философия большого и честного человека, с которым я не успел встретиться в жизни, но который и мне оставил свои замечательные слова.
Книжечку Владимира Варно цвета океанской волны я привез с собой в Москву, принес в редакцию и попросил перепечатать в альманах главу "Тунцы, тунцы!", убежденно считая, что имя Владимира Варно запомнится после этого и вам.
Анатолий Онегов
ТУНЦЫ, ТУНЦЫ!
Горбатый старик Шторм, пробуянив всю ночь напролет, ушел в иные пределы, и над заштилевшим океаном уверенно взошло солнце.
Капитан принес на пустынный бак складную табуретку, подставил светилу обнаженную спину с резко обозначенным позвоночником и углубился в книгу.
Я подхожу вроде лишь для того, чтобы прикурить, и скашиваю глаза на переплет.
Капитан читает сказки Андерсена!
Авенир Степанович подносит к моей папиросе огонек зажигалки, улыбается, счастливый - завтра перегруз! - и, выразительно подняв указательный палец, угощает:
- "В стручке сидело пятеро горошинок, они были зеленые, и стручок зеленый, вот они и решили, что весь мир тоже зеленый, и решили правильно".
Удача, зеленая как мир, идет за нами.
Медленно влекусь я по шлюпочной палубе, обнимаю глазами океан - от "Авачи" до горизонта.
Тихоныч по случаю праздника сменил серую заношенную рубаху на свежую, ярко-синюю. Он сегодня добрый и щедрый, Тихоныч, и несет с собой короб подарков. Надеюсь, кое-что и мне перепадет.
- Тунцы! Тунцы!
Я оборачиваюсь на этот крик и вижу, как в одном кабельтове от борта выталкивается из воды огромная серебристая рыбина... Явилась и исчезла. Через минуту еще два тунца один за другим кинулись в глаза - две вспышки, два радужных всплеска.
- Тунцы! Тунцы! - кричат парни и бегут, и прыгают с ботдека на корму. Впереди Коля Мамась.
В руках у штурмана витая зеленая леска с мощным кованым крючком на конце.
Матросы стаскивают с "кармана" брезент, бросают за борт охапки пристипо-мы - приваживают.
Мне это знакомо, и я вспоминаю сейчас, как плыли подхваченные течением реки майские жуки, брошенные мной с берега, крутились в водоворотах, а голавли без опаски хватали их на стремнине. И когда рыбы, разлакомясь, совсем теряли осторожность, я наживлял на крючок жука поприглядистей и закидывал его под нависший над зеленоватой водой куст ракиты.
Завораживающе шумела вода на мельнице, скатываясь в омут, обеспамятав, гремели соловьи в зарослях ивняка и черемухи, утробно урчали лягушки в лужах, оставленных половодьем... И, наконец, чуть подальше гусиного перышка, поставленного торчком, вспыхивал вдруг бурунчик, вода словно закипала, поплавок резко нырял, и тонкая, почти прозрачная леска натягивалась и звенела. В руку мою входил сладостный толчок, отдавался в плече и тугой, захлестывающей волной расходился по всему телу. Удилище гнулось в дугу, потом стремительно выпрямлялось, и яркий, сильный голавль вылетал из воды, опять уходил вглубь и вновь вылетал...
