Жизнь парадоксальна. Успехи чередуются с неудачами. Грандиозные планы и титанические усилия целого народа приводят порой к историческому поражению. Триумфаторы могут превращаться в изгоев. В этом отношении судьба Троцкого особенно характерна. Взлетев на волне Октябрьской революции на самую вершину ее гребня, с окончанием гражданской войны он стремительно заскользил вниз… Нет, он не стал менее популярен или менее одержим своей идеей. Ему не изменили талант памфлетиста и оригинальность мыслителя. Его речи не стали менее волнующими. Троцкий по-прежнему верил, что затихшие раскаты революции — дело временное. Он еще пристальнее вглядывался в далекие сполохи революционного пожара в Китае, полагая, что теперь в Европу революция может прийти оттуда. Нет, он не изменил ни себе, ни идее. Но время изменило ему. То, чем он жил, — революция — стало отодвигаться куда-то вдаль…
Переход к миру в истерзанной стране оказался трудным. После окончания гражданской войны настало время платить по векселям-обещаниям, данным народу революцией. Дискуссии на тему, как выполнять обещанное, выявили существенные различия во взглядах руководителей большевистской партии. Все упиралось в бюрократическую тяжеловесность системы, зарождавшейся под руководством уже безнадежно больного вождя русской революции. Свои идеи по поводу управления страной Троцкий изложил в январе 1923 года в записке, направленной в Политбюро, в которой говорилось:
"В центре ряда моих письменных предложений, внесенных в ЦК, стоял вопрос о необходимости обеспечить правильное плановое руководство изо дня в день государственным хозяйством — под углом зрения, в первую голову, восстановления и развития государственной промышленности. Я утверждал, что органа, непосредственно ответственного за плановое руководство государственным хозяйством и способного по своим правам, обязанностям и составу осуществлять такое руководство, у нас нет. Я утверждал, что именно отсюда вырастает стремление нагромождать все новые и новые руководящие и объединяющие органы, которые в конце концов только мешают друг другу. Помимо Совнаркома и Президиума ВЦИКа, мы сейчас имеем: коллегию замов (Тройка), СТО (Совет Труда и Обороны. — Д.В.), Финкомитет, Малый Совнарком, Госплан. При этом вопросы сплошь да рядом переходят в ЦК (Секретариат, Оргбюро, Политбюро). Я считал, что эта множественность руководящих учреждений с неопределенными взаимоотношениями, с распыленной ответственностью насаждает хаос сверху"[1]. Если бы Троцкий знал, как эта "множественность руководящих учреждений" стократно увеличится в будущем! То было только начало.
Троцкий на Политбюро, особенно в отсутствие Ленина, все чаще поднимал вопрос о бюрократическом окостенении создающейся системы, бесконтрольности аппарата и неэффективности государственного управления. Его независимые, резкие суждения были расценены многими партийными руководителями как однозначные претензии на роль нового лидера после приближавшегося ухода с политической сцены признанного вождя, с последней волей которого соратники дружно не посчитались…
Однажды на Политбюро, — рассказывал мне А.П.Балашов, старый большевик, работник секретариата Сталина, — вспыхнула перепалка между Зиновьевым и Троцким. Все поддержали точку зрения Зиновьева, который бросил Троцкому: "Разве вы не видите, что вы в "обруче"? Ваши фокусы не пройдут, вы в меньшинстве, в единственном числе". Троцкий был взбешен, но Бухарин постарался все сгладить. Часто бывало, — продолжал Балашов, — когда до заседания Политбюро или до какого-либо совещания у Сталина предварительно встречались Каменев и Зиновьев, видимо, согласовывая свою позицию. Мы в секретариате эти встречи "троицы" (Сталин, Зиновьев, Каменев) и других членов Политбюро, если их приглашали, так и называли между собой, с легкой руки Зиновьева, — "обруч".