В жизни Китая есть одна странная, малопонятная для иностранцев особенность: книги, в которых содержится самое драгоценное, самое нужное знание, вдруг бесследно исчезают, чтобы спустя много времени, иногда через тысячелетия, всплыть в самом неожиданном месте, при самых тривиальных обстоятельствах. Китайцы легко, словно случайно, теряли свои каноны – и так же легко обретали их вновь. Как если бы заветы их мудрецов были только отзвуком разлитой повсюду и каждому внятной правды народного быта. Как если бы величайшие озарения духа высвечивали им глубины самого обычного и обыденного в человеческой жизни.
К числу таких памятников «тайных канонов духа» принадлежит и эта маленькая книжка, впервые издаваемая на русском языке. История ее появления больше похожа на сказку, что, впрочем, и не кажется удивительным, ибо подлинное откровение требует сказки. В 1938 году – в первый год оборонительной войны Китая против японских захватчиков – некто Ю Дэсюань вручил гоминьдановскому чиновнику Чжэн Юаньгую собственноручно переписанный им текст «Тридцати шести стратагем».[1] По словам Ю Дэсюаня, он обнаружил этот маленький трактат в каком-то малоизвестном журнале, издававшемся в его родной провинции Шэньси. Ю Дэсюань с молодости слышал старинную поговорку, гласящую, что «из тридцати шести военных приемов бегство – наилучший». И он, конечно, не мог пройти мимо публикации, в которой разъяснялись и остальные тридцать пять приемов. Вчитавшись в книгу, он обнаружил, что она написана «черным языком», напоминавшим шифрованные записи тайных обществ, и решил не углубляться в ее изучение. Однако два года спустя в одной из книжных лавок городка Биньчжоу в тех же краях он наткнулся на сборник старинных рецептов долголетия, в который к его удивлению был вплетен и знакомый ему текст, именовавшийся «Книга Тридцати шести стратагем». Рукописная копия, в которой недоставало последней страницы, даже сохранила имя переписчика – некоего Ван Бихоя. На сей раз соседство старинных даосских наставлений побудили господина Ю отнестись к таинственному трактату благосклоннее. Он подумал, что в разгар войны с жестоким врагом такая книжечка могла бы сослужить неплохую службу китайской армии. Чжэн Юаньгуй был того же мнения и вскоре выпустил ее первое печатное издание. Это случилось в 1941 году.
Так китайская культура пополнилась еще одним шедевром – анонимным, как и подобает истинному канону. О его происхождении можно только догадываться. Само выражение «тридцать шесть стратагем» впервые упоминается в китайских хрониках уже в V в. и как раз в связи с уже известной нам поговоркой, объявляющей отступление «лучшим из всех тридцати шести военных приемов». В списке, найденном Ю Дэсюанем, встречаются приемы и правила военного искусства, о которых сообщают уже древнейшие книги Китая по искусству войны, в частности, трактат «Сунь-цзы», приписываемый знаменитому полководцу древности Сунь У. Однако же никаких сведений о содержании стратагем в позднейших источниках не сохранилось. В книжке Ю Дэсюаня упоминаются эпизоды, относящиеся к XII–XIII вв. Это дало основание ее китайским издателям предположить, что мы имеем дело с произведением, сложившимся на рубеже династий Мин и Цин, а именно в XVII в.
Оригинальный текст «Тридцати шести стратагем» включает в себя как бы несколько смысловых слоев, каковыми являются:
• тридцать шесть изречений из четырех или, реже, трех иероглифов, представляющих собой названия стратагем;
• краткое разъяснение принципа данной стратагемы;
• цитата из древнейшего китайского канона «Книга перемен», поясняющая смысл стратагемы в терминах «Книги перемен»;
• пространный комментарий к стратагеме, нередко содержащий указания на исторические прецеденты ее применения.
Подобная композиция воспроизводит традиционную структуру канона, которая, в отличие от профанического, общепонятного текста, управляется не логической последовательностью изложения, а именно разрывом в уровнях понимания, самим пределом значений или, говоря языком китайской традиции, той самой «пустотой» в опыте, которая содержит в себе неисчерпаемый потенциал действия и потому, как говорили древние китайские мудрецы, является «корнем десяти тысяч вещей». Профанная наука оперирует «предметами»; интуитивное знание природы вещей, заключенное в каноне, выражается в символическш типах, типовых или стильных формах, в разного рода устойчивых, чеканных формулировках, выражающих, подобно афоризму или пословице, одновременно некую общую истину и уникальное качество бытия.
Типовая форма, таким образом, соединяет в себе единственное и единое, обычное и исключительное; она и указывает предел вещи, и соединяет со всеобщностью. Канон есть свидетельство постоянства в изменениях или, другими словами, вечнопреемственности духа – неизбежно сокровенной. Текст же канона развертывается как неисчерпаемая глоссалалия, бесконечно ветвящаяся метафора, где каждое слово обнажает бездну неизреченного. В пространстве этой метафоры существуют, говоря словами Ницше, только «копии утерянного оригинала», в нем нет ничего кроме иллюзий. Но если нет ничего кроме иллюзии, иллюзия сама становится действительностью. Так неизбежность и вездесущность иллюзии в конце концов побуждает довериться неведомой правде. Сколько бы мы ни разъясняли значение отдельных стратагем, как бы вникали во все нюансы их смысла, мы снова и снова будем наталкиваться на стену безмолвия, внезапно постигая необходимость прекратить говорить о мире, т. е. отделять себя от мира, и вместо этого открыть себя миру,
