Олег Бондарев
Транслируйте меня
– Пять секунд до эфира, четыре, три…
Привет.
Вы меня слышите? Наверное, нет. Но я все же должен представиться – хотя бы из вежливости.
Я Марти. Марти Буга. Забавное имя, не правда ли?
Надо мной еще в школе подтрунивали. Это сейчас все прошлые издеватели поют мне диферамбы и смотрят меня каждый день, завалившись на диван или усевшись в кресло.
– Марти Буга – отличный тип, – говорит бывший капитан школьной команды по футболу. – Мы с ним еще в школе были неразлейвода и до сих пор дружим!
Враки. Этот парень вечно дразнил меня «вонючим опоссумом» и выколачивал из меня деньги на завтрак. Он был звездой школьной лиги, я был звездой на очередном дне рождения папы – и то лишь потому, что его никто не хотел обидеть. В те годы я с ужасом представлял, как дядя Фрэнк, напарник моего папы, заходит в комнату, указывает на меня пальцем и спрашивает: «А что это здесь делает сей вонючий опоссум?» И все начинают хохотать… Это был мой самый страшный кошмар.
Девочки, которые фыркали, едва услышав мое имя, ныне кусали локти и кляли себя за детскую недальновидность, хотя, конечно, ничего глупого в детских суждениях нет. Напротив, они-то и есть самые верные, а вот во взрослых намешано до черта всего – тут и общественное мнение, и финансовая сторона, и этническая… «Ты дурак» – уже не говорят. Говорят: «Вы не правы».
Моя школьная любовь, первая красавица на всех балах, теперь работает в одной из придорожных кафешек где-то между тридцатым и сороковым километром на пути из Сакраменто в Лос-Анджелес. Раньше ее звали Умница Лиз, сейчас – Дырка Лиз. Я хотел помочь ей, но, как выяснилось, в помощи она не нуждалась. Щуря правый глаз, под которым красовался свежий фиолетовый синяк, Лиз отхлебнула из фляжки дешевого виски, поморщилась и спросила:
– А ты что еще за хрен?
Она меня просто не узнала. Впрочем, я ее не виню: сколько уже воды утекло с тех пор, когда мы учились в средней школе. Кто осудит первую красавицу за то, что она не помнит в лицо последнего неудачника? Только не я.
Признаться, я никогда не думал, что стану транслятором. Впрочем, ничего удивительного: еще пару лет назад ученые даже не предполагали, что мыслеобразы могут попросту уничтожить телевидение и киноиндустрию. Тогда по городам только начали разъезжать коммивояжеры с полными чемоданами приборов, названных аббревиатурой «РеМО» – «Ретранслятор Мысленных Образов», и, надо сказать, дела у них шли не очень.
А потом один из них, Филипп Райс, наткнулся на меня…
С тех пор он – мой агент.
То был обычный вечер двадцатого декабря, вялый и скучный. После целого дня в очередях мы с отцом хотели только одного – добраться до дивана. Я собирался пойти в комнату, прилечь, но он уговорил меня остаться и посмотреть с ним повтор Суперкубка. Мой отец – большой фанат спорта, и в частности футбола, однако прямой эфир того финала он провел вдали от кабельного телевидения: два дня сидел у кровати своей матери, пытаясь упросить Господа дать ей еще немного…
Но Господь не дал, и она умерла. Я тогда был в Сакраменто и не мог прилететь раньше восемнадцатого декабря, поэтому отцу пришлось переживать утрату в одиночестве. Бедняга, он потерял за свою жизнь столько близких людей – сначала жену, потом отца, а теперь еще и мать… Мы общались каждый вечер, и я слышал по голосу, как он страдает. Признаться, я боялся за него, боялся, что на этот раз он не выдержит.
Но он выдержал. Перетерпел боль и встретил меня восемнадцатого в аэропорту.
– Один ты у меня остался… – сказал отец, заключив меня в свои объятия. – Если еще и с тобой, не дай Бог, что-то случится, я просто не знаю, что буду делать.
– Па, ну брось. Ничего со мной не случится. – Я похлопал его по плечу. – Я с тобой до конца, не думай.
Он улыбнулся и еще крепче прижал меня к себе.
И вот через четыре дня мы сидели у ящика, пили пиво и спорили о грядущем локауте, когда в дверь позвонили.
– Девять, – сказал отец, взглянув на часы. – Не поздновато ли для гостей?
Я пожал плечами.
– Не к тебе? – спросил папа, пристально глядя на меня.
– Нет, вряд ли. Кто ко мне может прийти?
– Ну, мало ли? Может, будущая миссис Буга?
Мы рассмеялись. Звонок раздался снова.
– Наверное, какой-нибудь торгаш, – предположил отец, встав с кресла. – Ну да ладно, скоро Рождество, и нам надо быть терпимей…
Он прошел к двери. Я, подумав, решил отправиться следом. Поставив бутылку на журнальный столик, я бросил последний взгляд на экран и пошел в прихожую.
Отец угадал: это действительно был коммивояжер, и он, похоже, умирал от холода. По крайней мере его зубы стучали в ритме драм-энд-баса, а колени тряслись, будто он фанател от твиста. Интересно, о чем он думал, когда в двадцатиградусный мороз выперся на улицу в синем клетчатом пиджаке, легких бежевых туфлях и дурацкой шляпе с полями?
– Вам кого? – угрюмо поинтересовался отец.
– Наверное, вас, – отозвался коммивояжер. – Вы ведь живете в этом доме?
– Да.
– Мистер…
– Буга.
– Рад знакомству, мистер Буга. Меня зовут Филипп Райс, – сказал торгаш, протягивая отцу руку.
– Через порог здороваться – плохая примета, – заметил мой папа.
– Это значит, я могу войти?
