– Жаль, со времен Раффера никто не занимается палеопатологией, – услышал я сзади себя сказанные по-французски слова.
Я повернулся и увидел малопривлекательного субъекта – не то гида, не то полунищего, – здесь, в Гизе, возле пирамид и тех и других было немало. Но фраза была непонятной, и я спросил:
– А что такое палеопатология и кто такой Раффер?
– Палеопатология, это наука о заболеваниях древних, а Раффер – создатель этой науки. Но она берет начало значительно раньше, с того времени, когда ею предложил заниматься профессор анатомии в Каире Аллан Смит.
Я засмеялся:
– Каких только наук люди не придумали…
– Да. Палеопатология должна была бы объяснить многое.
– Что именно? – спросил я.
– Например, почему до сих пор врачам не удается справиться с раковыми заболеваниями.
Этого, признаться, я меньше всего ожидал. «Интересный прием, – подумал я, рассматривая незнакомца. – Во всяком случае это не банально».
Он был высокого роста, с тонкими чертами лица, с блестевшими черными волосами. Они лежали монолитной глыбой на узкой, вытянутой вверх голове. Нос с горбинкой придавал его сплющенному с обеих сторон лицу сходство с какой-то птицей.
– Так почему же, по-вашему, никто не занимается палеопатологией? – спросил я.
– Сложная наука. Обнаружить на мумиях признаки заболевания, знаете, не так-то легко. Это может сделать только очень крупный специалист. Он должен быть одновременно и хорошим анатомом, и онкологом, и биологом, и палеонтологом. Вообще, такими делами может заниматься только очень эрудированный человек.
– И все же я не вижу связи между проблемой рака и этой вашей странной наукой.
Француз улыбнулся (я решил, что он француз, потому что он хорошо говорил по-французски, и мои попытки перейти на арабский язык ни к чему не привели).
– Это длинная история. Если у вас есть время, я бы мог ее вам рассказать за… десять пиастров.
– Все правильно, – подумал я. – Дело в пиастрах. И тем не менее это забавно.
Я посмотрел на часы. Было восемь по местному времени. Скоро должны были наступить короткие египетские сумерки и затем черная, как сажа, ночь. Впрочем, до отеля «Мен-Хауз» было не более сотни метров, и поэтому я решился:
– Хорошо, вот вам десять пиастров. Расскажите.
– Пройдемте вон туда, к западной стороне пирамиды. Там будет светло еще около часа. Я думаю, нам этого хватит.
Пока мы шли, он вдруг спросил:
– Вы когда-нибудь были в Париже?
– Нет, не был, – ответил я.
Француз глубоко вздохнул:
– Сейчас там хозяйничают фашисты. Это они убили профессора Дешлена и Ирэн…
Я задумался. Шла война, и вся Европа стонала от немецкой оккупации. Сотни тысяч людей бежали с насиженных мест на чужбину, спасаясь от хищной свастики. Может быть, действительно, и этот человек покинул свой далекий город и, чтобы не умереть с голоду, бродил здесь, вокруг раскаленных древних камней и рассказывал за деньги свои причудливые истории. Может быть, эти истории сплошной вымысел, а может быть…
– Сядем здесь, – сказал незнакомец.
– Хорошо, – согласился я и приготовился слушать.
– Лучше всего, пожалуй, начать этот рассказ с того памятного дня в 194…году, когда в одной из парижских газет появилось такое сообщение, – я хорошо его запомнил: «Сегодня ночью в музее Восточной культуры Гиме совершено страшное кощунство. Неизвестный проник в зал, где хранятся египетские мумии и, вскрыв саркофаг второго царя пятой династии Сахура, унес часть мумицированных останков фараона».
Незнакомец на минуту умолк и затем, нагнувшись ко мне совсем близко, шепотом произнес:
– Я могу вам сообщить, что ко всей этой истории я имею самое непосредственное отношение. Саркофаг фараона из Абусира вскрыл я…
– Зачем? – удивился я.
– Мне нужен был позвонок фараона.
Я чуть не расхохотался. «Сейчас последует какая-нибудь стандартная детективная повесть», – решил я. Но, как бы угадав мои мысли, незнакомец быстро заговорил:
– Ради бога, не думайте, что я вас хочу заинтриговать глупым рассказом о краже и поисках вора. Если вы согласитесь дослушать все до конца, вы поймете, что это было необходимо…
– Я готов вас слушать до конца, но при чем тут проблема рака и все остальное?
– Месье, – не торопясь, продолжал мой рассказчик. – В одном вы можете быть уверены. Я не преступник. Преступники сейчас хозяевами расхаживают по парижским улицам и сидят в парижских кафе и ресторанах. Они расточают золото, заработанное на крови и смерти людей. А я, вот видите, здесь…
Помолчав минуту, он стал продолжать:
– Я буду говорить о людях Франции, которые в страшное время оккупации сделали, увы, трагическую и непродуманную попытку оказать услугу своей родине.
Первый, о ком я хочу рассказать, – Морис Дешлен. Поверьте, несмотря на все его заблуждения, Франция потеряла в его лице выдающегося ученого и пламенного патриота.
До войны он был профессором Сорбоннского университета. Он принадлежал к тому редкому типу ученых, которых интересует буквально все. Он не принимал разделение наук на различные дисциплины – математику, физику, биологию, социологию, медицину. На лекциях он неоднократно повторял, что мы живем в едином мире и что искусственное расчленение познания мира говорит не в пользу величия человеческого разума. Просто еще не родился гений, который бы синтезировал все воедино.
