Трафарет вечности

— Вы — не Достоевский, — сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.

— Ну, почем знать, почем знать, — ответил тот.

— Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.

— Протестую, — горячо воскликнул Бегемот, — Достоевский бессмертен!

— Ваши удостоверения, граждане, — сказала гражданка.

Михаил Булгаков.

Мастер и Маргарита.

Рождение легенды.

Лохматая, со всклоченной густой рыжей шерстью, лупоглазая шишимора вылезла на валун, стоящий у самой кромки воды, с единственной целью — всласть понежиться на нагретом солнцем камне. Майское солнце грело слабо, и шишимора долго возилась на покатом камне, пока не устроилась, удобно свернувшись клубком и засунув длинный нос с выступающими передними зубами, глубоко в шерсть.

Проснулась она оттого, что кто-то чесал ее за ушами и приговаривал:

— Кисонька, кисонька… Ты откуда здесь, кисонька?

Шишимора пошевелила ушами, подняла голову и увидела перед собой молодую красивую девушку, а вокруг нее немалую толпу людей в пестрых и слишком ярких, на взгляд шишиморы, узорах.

Она села на задние лапы и почесав ручонками нос, спросила хриплым со сна голосом:

— Ты хто?

Ответом ей стал истошный визг испуганной княжны Меньшиковой. Шишимора, решив, что это какая-то новая игра, завизжала еще истошнее, чем привлекла внимание других разнаряженных в пух и прах дам, и, подпрыгнув, ловко ухватила с шеи ближайшей девицы жемчужную нитку. Застежка рванулась, перлы брызнули во все стороны, шишимора закудахтала от восторга, любуясь летящими блестящими шариками.

— Черт! Батюшки, черт!

Вокруг, с визгом, разбегались княжны и боярыни, а шишимора подпрыгивала на камне и повторяла за остальными:

— Щерть! Щерть, басюшки!

Но новая игра ей скоро надоела, и она юркнула в нору под камень, переждать переполох.

Длился он, впрочем, недолго. Когда толпа, донельзя напуганная появлением "нечистой силы", услышала плеск весел, а чуть позже топот приближающегося кортежа, а затем и увидела простой кожаный возок, запряженный четырьмя гнедыми, то успокоилась, как по мановению руки — приезд царя был страшнее не то что одного, а ста чертей.

Петр Алексеевич вышел из возка, подошел к уже начатому фундаменту Петропавловской крепости, покивал головой и сказал:

— Здесь же будет явлено…

Что именно будет явлено, царь сказать не успел, как над ним пролетела золотистая роскошная птица, покружилась над толпою и плечо помазанника божия украсилось здоровенным пятном свежего птичьего помета.

— Вот ведь чертов орел! — пробормотал Светлейший князь Меньшиков, батистовым платочком пытаясь стереть такое неподобие с плеча царя.

— Ничего, ничего, к деньгам, царь-батюшка! — весело осклабился Балакирев, царский шут, неизвестно зачем прибывший со своим господином на этот дикий остров. Петр только недовольно отмахнулся.

В этот момент с ясного неба, оттуда, где пролетела несносная птица, медленно кружа, упало роскошное ало-золотое перо и вонзилось своим кончиком точнехонько в центр Меньшиковского парика, сделав его похожим на шлем с плюмажем.

Петр поднял руку, выдернул перо и, внимательно осмотрев, задумчиво сказал:

— Нет, это не орел был… С таким-то хвостом… Ни разу ни одного орла здесь и не видывал.

Шишимора смотрела на все это из-под камня, внимательно слушала, шевеля острыми, подвижными ушами, а потом соскучилась и уснула, свернувшись в такой хитрый узел, что стала похожа на болотную корягу.

Выспавшись под камнем, шишимора проснулась и побежала рассказывать про невиданные дива своим сестричкам, что жили под другими валунами и такого, конечно, и в снах не видывали. Жемчужину, оторванную от ожерелья, она крепко сжимала в кулачке, до остальных, рассыпанных, ей дела не было. А вот то, что прилетела в их края птица-солнце, шишимора запомнила крепко.

Глава 1.

Над Санкт-Петербургом начиналось утро. Небо было черное, но в его глубине уже происходило что-то, что позволяло предположить скорый приход солнца. По влажной мостовой улицы Льва Толстого шел молодой человек.

Выше среднего роста, крепкого телосложения, он был одет в спецназовскую форму без знаков отличия, но было видно, что носит он ее по праву. В левой руке у него была объемистая спортивная сумка, нес он ее очень легко. Несуетливой, но уверенной поступью, он прошел во двор медицинского университета и пошел вглубь парка. Дойдя до большого флигеля, он заглянул в освещенное окно полуподвала. Затем постучался в стекло.

В помещении огромного полуподвала, испокон веков принадлежавшего кафедре гистологии, было не повернуться от различного химического оборудования, огромного старого холодильника, коробок с медицинскими препаратами, плакатов самого устрашающего вида, муляжей различных травм и патологий, а также огромных прозрачных бутылей, на первый взгляд казавшихся пустыми. В центре комнаты стоял лабораторный стол-стойка с раковиной, многочисленными бунзеновскими горелками и микроскопами, заваленный разнообразным барахлом. У одного его края, очищенного от бумаг, микропрепаратов, скальпелей и прочих медицинских атрибутов, сидели четверо мужчин разного возраста.

Самый старший из них — красивый мужчина лет сорока, с пронзительным взглядом огромных серо-зеленых глаз, сидел чуть в стороне от стола — длинные ноги мешали ему придвинуться вплотную. Он, несколько насмешливо, наблюдал за тем, как трое его более юных коллег сосредоточенно ели пельмени по очереди из общей миски, и не менее сосредоточенно запивали эту, c позволения сказать, еду, прозрачной жидкостью из граненых стаканов.