У нее не получится. Даже сбежать не получится.
Она смотрела на себя как будто со стороны и видела непричесанную женщину, в паническом страхе пробирающуюся через ночной горный лес. На мгновение остановилась, парализованная стыдом: перестать бояться не получалось. «Ненавижу себя», — подумалось, и эта мысль, знакомая, как мантра, на несколько секунд успокоила ее. Колени дрожали, зубы стучали, но дыхание выровнялось. Глубоко вздохнула и подняла голову.
В молочном свете луны впереди показалась небольшая прогалина. Здесь просто невозможно было ориентироваться. Она окинула взглядом неясные силуэты — это могли быть как небольшие скалы, так и холмы, поросшие частым кустарником. Запрокинула голову. В глазах вспыхнула холодным светом полная луна. Вероятно, это чистый осенний горный воздух так на нее действовал. Внезапно, безо всяких романтических ассоциаций, она увидела место, в котором оказалась, таким, каким оно было на самом деле. Над ней сияла мертвая планета, вместе с другими несущаяся во вселенной по вечной и неизменной траектории.
«Луна — это никакая не планета. Луна — это спутник. Ты все путаешь».
Она закрыла глаза, присела на корточки, и ужас вернулся. Она снова услышала стон Петера, признание в любви, которое он лепетал своей бывшей подруге Сабине, смотревшей не отрываясь на капающую свечу и не обращавшей на Петера никакого внимания. Атмосфера в маленькой хижине становилась все более удушливой, пока они один за другим не ушли — или чтобы сдаться, или чтобы снова оказаться во власти страхов и бреда. Тогда она решила воспользоваться общим замешательством.
Наверняка напрасно.
«Он все это спланировал», — внезапно поняла она. Открыла глаза: новая мысль, новый страх. «В этом возрасте они принимают любой вызов», — сказал он ей месяц или два назад, вспоминая, очевидно, свою юность, то время, когда он тоже принимал любой вызов, чтобы стать сильнее. Он называл это joie de vivre[1] (до кончиков ногтей — учитель французского языка).
Радоваться жизни. На ее напряженном лице появилась презрительная гримаса. На самом деле именно наркотики вызывали у него сильные чувства, которых боялись остальные: страсть, горе, любовь, гнев, страх.
Но эти времена позади. Теперь ему не нужны были ни гашиш, ни ЛСД, ни алкоголь, потому что у него была она. Долгие годы ей льстило, что она была единственной, кто мог дать ему то, чего ему не хватало, когда он был один. Впрочем, дать — это не то слово. Он просто брал то, что ему было нужно.
Это было в какой-то мере и ее виной тоже, потому что год за годом она это допускала. Поплотнее закуталась в чей-то анорак, который прихватила с собой, потому что свой в спешке не нашла. «Горетекс» на овечьей шерсти был на самом деле слишком шикарным для такой коровы, как она. Не созданной для самостоятельной жизни. Искавшей на всякий случай мужчину, на которого можно было бы переложить все заботы сознательного существования и в благодарность за это отдать ему все, что могла предложить.
Свою красоту, которую все еще можно было разглядеть под маской постоянного недовольства. Свой острый аналитический ум, «заржавевший» от долгого неупотребления, но который еще вполне можно было восстановить. Свое терпение и дружелюбие — единственные качества, не изменившиеся за все годы.
Или все-таки нет? Может быть, именно поэтому он так вел себя в последнее время?
Вздохнув, она поднялась и пошла по мокрой от росы траве. Обратно к нему и к остальным. Все это не имело никакого смысла. Сделав несколько шагов, она остановилась. Лунный свет утратил свою бездушность, но по-прежнему искажал контуры предметов и расстояния. Она помешкала, пытаясь сориентироваться. На какую-то долю секунды она чуть было снова не запаниковала. Забыла, откуда пришла. Вокруг нее, на расстоянии двадцати-тридцати метров стеной стояли хвойные деревья.
О чем она думала, когда пыталась сбежать? Было холодно, всего градуса два-три тепла, заночевать в лесу она не сможет — недостаточно тепло оделась. А что, если пойдет дождь? А что, если она не найдет дорогу в долину, даже когда рассветет? Было 28 сентября, погода менялась очень часто.
Впрочем, ему будет намного лучше, если она погибнет. Тогда ему не придется брать ответственность на себя.
Наконец она пошла дальше. Лучше уж было идти куда глаза глядят, неважно, куда, чем мерзнуть, сидя на одном месте. «Как мышь в мышеловке», — подумала она и вздрогнула — настолько это было похоже на правду. На ее собственную правду, это было ее субъективное самоощущение. Она добралась до конца просеки, и ей пришлось пробираться через низкий кустарник, сквозь внезапно наступившую темень. «Когда-нибудь этой темени настанет конец, — утешала она сама себя, — и тогда станет понятно, что делать дальше».
Горько рассмеялась, в настороженной тишине этот звук показался ей странным и неестественным. Казалось, из-за нее природа затаила дыхание. Ощупью нашла пенек, покрытый влажным мхом, и села на него. Слабость навалилась на нее, такая привычная и неотвратимая, что ей стало вдруг абсолютно все равно. Так или иначе, но умереть придется: слишком уж долго она ждала. И произойти это может здесь. Почему бы и нет?
