Столь дерзкое преступление в райцентре случилось впервые.
В одиннадцатом часу вечера, когда теплый июньский день не успел еще угаснуть, шестидесятилетний кладовщик угольного склада Семен Иванович Тюленькин подъехал в собственной «Ладе» к пологому берегу неширокой речки, лениво петляющей в зарослях тальника через городок. Неподалеку от берега, среди густых тополей, находился районный Дом культуры, где под бодрую музыку беззаботно веселилась молодежь. Справа, над тальниковыми кустами, высился деревянный пешеходный мост к железнодорожному вокзалу. На мосту несколько подростков бренчали гитарами.
Тюленькин разделся до трусов, неторопливо вымыл автомашину и, надумав искупаться, зашел за тальниковые кусты на песчаный откос берега. Там сидел незнакомый парень в темных очках, при шляпе. Он попросил у некурящего Тюленькина закурить. Тот, понятно, отказал. Тогда парень выхватил из кармана револьвер и толкнул онемевшего от страха кладовщика в кусты. Повалив Тюленькина на землю, кляпом из носового платка заткнул ему рот, связал по рукам и ногам бельевым шнуром и укатил в тюленькинской «Ладе» неизвестно куда.
Развязали кладовщика подростки-гитаристы, когда старик вытолкнул языком кляп и закричал диким голосом. Кое-как натянув одежду, Семен Иванович прибежал в районную милицию. Худые угловатые плечи Тюленькина вздрагивали в нервном ознобе. Он болезненно морщился, часто прикладывал ладонь к большущей ссадине на лысой макушке и посиневшим распухшим языком слизывал кровь, сочившуюся из надорванного уголка губ.
В кабинете начальника отделения уголовного розыска Антона Бирюкова, несмотря на распахнутое настежь окно, было душно. Могучие сосны за окном источали густой хвойный запах, Бирюков терпеливо выждал, пока потерпевший мало-мальски пришел в себя, и попросил его рассказать о случившемся подробно. Тюленькин всхлипнул:
— Вышиб, стервец, из памяти все подробности.
— Не торопитесь, внешность парня вспомните…
— Ну я ж вроде говорил… Высокий, не ниже вас… В плечах тоже — богатырь.
— Одет как?
Кладовщика будто передернуло.
— Рубаха, кажись, синяя, а штаны… джинсы, что ли… — Тюленькин глубоко вздохнул. — Нет, не помню. Когда я подошел к берегу искупаться, он, как вроде спрятавшись за кустами, рукав у коричневой куртки отмывал.
— Что на рукаве было?
— Вроде бы кровь… — кладовщик встретился с внимательным взглядом Бирюкова и втянул голову в плечи. — А может, и не кровь. Может, это мне со страху показалось.
— Лицо у парня какое?
— Неприметное.
— А поточнее?..
— Бледное, вроде как с севера он приехал или из колонии только что вышел. На груди это… наколка картины товарища… простите, художника Шишкина «Три богатыря».
— Васнецова.
— Что?
— «Трех богатырей» художник Васнецов написал.
— Разве?.. А мне помнится, Шишкин…
— Сколько лет парню?
— Затрудняюсь сказать.
— Примерно, Семен Иванович.
Тюленькин мучительно наморщил лоб:
— Лицо совсем молодое, вроде еще к бритве не приучено, так что… Но физически ужасно здоровый. Как принялся обкручивать меня шнуром, думал, все косточки, зверюга, поломает.
— Откуда у него взялся шнур?
— Из моей машины. Я сдуру сам предложил парню… Он, значит, это… говорит: «Дедок, не угостишь веревкой?» — кладовщик, зажмурясь, покрутил головой. — То есть это… насчет угостить он про курево спрашивал. Я в ответ, дескать, некурящий… Тогда парень, значит, и говорит: «Может, негодной веревки метра три-четыре найдется?» Я ему толкую, мол, пошарь в машине. Он сходил до «Лады», вернулся со шнуром и сразу — револьвер мне под нос.
— Какой револьвер?
— Самый настоящий — системы наган. Я, к вашему сведению, в молодости десять годов на районном элеваторе охранником трудился и подобную систему револьверов наглядно изучил. Затрудняюсь утверждать, заряженным ли оружие было, но то, что натуральный наган, голову даю на отсечение.
— Зачем парень просил веревку?
Тюленькин уставился на Бирюкова слезящимися глазами:
— Как зачем?.. Чтобы меня в бараний рог скрутить.
— Так и сказал?
— Понятно, не так. Вообще, он не объяснял, для чего веревка надобна. Попросил — и все. А я, старый дурень, нараспашку расщедрился…
— Волосы у парня какие? — снова задал вопрос Антон. — Может, хоть что-то из характерных примет запомнили?
— Волос у него почти нету. Вроде солдата-новобранца, видать, недавно под машинку был оболванен. На два пальца, не больше, отросли. А из примет, считай, одних «Богатырей» Шишкина, простите, художника Васнецова только и запомнил.
— Вы сказали, что парень был в рубахе…
— Ага, кажись, в синей.
— Как же на его груди татуировку увидели?
Тюленькин, словно задыхающаяся рыба, широко раскрыл рот и молча уставился на Антона.
— Убей — не знаю, как… — наконец выдохнул он. — Помутил, стервец, мою память. Голова как ватой набита…
— Я полагаю, парень давно на меня зуб имел, только удобного случая ему не подворачивалось, чтобы завладеть моей «Ладой». Видите ли… раньше, когда разрешалось законом, песцов я держал. Вот, значит, некоторые завистники и считают, вроде автомашина мною куплена на нетрудовые доходы, И этот — с наганом — песцами меня попрекнул.
— Откуда же ему о песцах известно?