На пути доблести для того, кто рожден храбрым, не составляет ничего чрезвычайного броситься в бой и сражаться под горячим дождем стрел и пуль.
Дайдодзи Юдзан. Сборник наставлений на воинском пути
— Ну ты и дура! — протянула Лариска, когда мы переодевались в раздевалке после тренировки. — Зачем тебе татуировка? Это же глупо! Будешь всю жизнь ходить в одной шляпке?
— Красиво же, — протянула я, разглядывая себя в зеркало. — Вот тут, на плече. Хочу знак инь и ян. Типа гармония, все дела… Или дракона. Красивого такого, красного. Чтобы вот так обвивал, — провела рукой по бицепсу вниз к запястью.
— Птица, у тебя с головой как? А если ты однажды перехочешь быть мальчиком и превратишься в девушку? — смеялась она, натягивая джинсы. — Будешь ходить как урка в наколках? Да с тобой ни один приличный пацан дружить не станет.
— Сама ты… — вздохнула я. — Кому понравлюсь, тот и так полюбит.
— Парни любят утонченных… — с умным видом заметила Лариска.
Я согнула руку и напрягла сначала бицепс, потом трицепсы, потом мышцы живота — ни капли жира, красивый рельеф. Не такой, как у тех, кто качается. У меня спортивное тело, гибкое, быстрое. Дмитрий Александрович, наш сенсей, никогда не правит мои ошибки дважды. Я все схватываю на лету. Иногда такое ощущение, что в прошлой жизни я была настоящим буси — японским воином, а сейчас тело само знает, что и как делать, надо лишь вспомнить. Да и доги после тренировки можно выжимать — куртка мокрая насквозь. Не знаю, что бы я делала без тренировок. А полгода назад мы с ребятами ездили в Японию, где я получила сертификат, что являюсь учеником японской школы Тэнсин Сёдэн Катори Синторю, из рук ведущего мастера — Сенсея Отакэ Рисуке. И теперь в Хомбу Додзё поставили табличку с моими именем — Ярослава Сокол.
— Сейчас такие парни пошли, — ухмыльнулась я в ответ и надела водолазку.
Взъерошила короткие волосы. Повернулась к Лариске и противным голосом прогундела: — Ну, ты там долго ковыряться будешь, женщина?
Моя мелкая женщина подкрасила губы и подхватила сумку с формой и мечами, убранными в плотный чехол. Это хорошо, а то я уж думала, что буду ждать ее до утра. Мы неспешно зашагали по коридору на выход.
На улице благодать! Снег, который полтора часа назад рыхлыми тяжелыми хлопьями падал на землю, скрыл всю черноту газонов, укутал деревья и кусты пушистой шубкой и переливался всеми цветами в свете желтых фонарей. Только вот под ногами чавкает, но это совсем не портит впечатления от окружающего мира. Хорошо, что не очень холодно. Впрочем, по телевизору сказали, что к утру подморозит, поэтому в школу можно будет надеть коньки.
— Зайдем в магазин? Пить очень хочется.
— У меня есть вода. — Я полезла в сумку. Достала пустую бутылку и виновато посмотрела на подругу, разведя руками. — Зайдем.
У входа в магазинчик сидел пес — огромный, рыжий американский питбуль с обрезанными ушами, в белых носочках и с белой грудкой. Он зябко поджимал лапы и сильно дрожал. На широком лбу таяли редкие снежинки. Лариса попятилась, опасливо уставившись на собаку.
— Придурки! Как можно было оставить такую собаку без намордника и поводка на улице? — прошипела она, заходя мне за спину.
— Да он не кусается, — пропустила я Лариску в магазин. — Если бы кусался, его бы так просто не водили.
— Да они вообще безбашенные, — пискнула она. Собака повернулась в ее сторону и как-то странно посмотрела — не то укусить хочет, не то сразу загрызть.
Я захлопнула дверь и выдохнула. Может, со стороны и кажется, что мне не страшно, но внутри холодно и пусто, чувствую, как все дрожит. А собаки чуют страх. И таким, как этот зверь, свой страх лучше не показывать.
Через пять минут, купив по бутылке минералки, мы с Ларисой застыли перед дверью, глядя сквозь стекло на собаку, которая явно поджидала, когда мы выйдем.
— Скажите, а это чьё? — спросила я у скучающей продавщицы.
— Пес, что ли? — зевнула она. — Да он тут уже часа три сидит. С одной стороны, хорошо — покупателей отпугивает, народ боится заходить. А с другой стороны, кассу из-за него сегодня не сделали. Уже отгоняли от дверей, а он все равно ломится. Ментов вызвали, они говорят, что пока собака не агрессивная, им тут делать нечего. Как кого-нибудь покусает, так и быть, приедут. Вы, конечно, молодцы. Я бы не решилась мимо него лезть, теперь вот не знаю, как домой пойду.
Я порылась по карманам и наскребла двадцать шесть рублей.
— Вот, это все, что у меня есть. Дайте мне каких-нибудь сосисок, — высыпала мелочь на блюдечко.
— Правильно, Птица, — подскочила ко мне Лариска. — Вот еще двадцатка. Сейчас мы ей сосисок кинем — и деру отсюда. Смотри-ка, соображаешь.
— Свалите в туман, Лариса Батьковна, — отодвинула я ее в сторону. Положила на холодильник с мороженым сумку и достала оби. Завязала на конце пояса петлю и просунула в нее свободный конец. Вышла вполне себе сносная удавка. Лишь бы узел выдержал. — Сейчас будет смертельный номер…
— Что ты хочешь сделать?
— Спокойно, Маша, я — Дубровский.
— Ты — псих?
— Отставить писать в штанишки.
— Он же тебя сожрет! — взвизгнула она.
Я повернулась к ней и посмотрела с недоумением.
— Ты собак, что ли, боишься?
