(Предварительное объяснение)
Мой младший внук, только-только научившийся ходить, однажды остановился перед телевизором, видимо, удивленный раздававшимся из него громом орудийных выстрелов. Стреляли в Москве из танковых орудий по зданию высшего законодательного органа страны — Верховного Совета. Из его окон клубами валил черный дым. Американские телерепортеры с крыши соседнего здания транслировали это на весь белый свет, в том числе и на Россию.
На следующее утро мы проснулись, образно говоря, в другой стране. Мой внук рос, не имея ясного представления, верней, получая искаженное представление о той стране, в которой родились, выросли, учились, влюблялись, работали, растили детей и дождались внуков и внучек его дедушка и бабушка. Страна эта стала территорией лишь нашей памяти. Ее оболгали и долгое время оплевывали непорядочные люди, чтобы оправдать свою непорядочность.
Мне вспоминается притча, услышанная более полувека назад на собрании начинающих писателей. Рассказал ее Мустай Карим, уже мудрый тогда в свои тридцать с чем-то лет. Некий восточный правитель, узнав, что его подданные соткали ковер необычайной красоты, поручил двум своим визирям посмотреть на шедевр и рассказать ему затем, как этот ковер выглядит. Один визирь выдернул из ковра для наглядности красные нити и, показав их повелителю, говорит: «Вот из каких нитей он соткан». Другой принес черные нити и повторил те же слова. Правитель, естественно, не смог получить верное представление о ковре: то ли он красный, то ли черный. «Нельзя, — сказал Мустай Карим, — выдергивать из многокрасочной, как ковер, жизни только красные или только черные нити. Писатель должен показывать ее такой, какая она есть, стараясь вызвать у читателя мысли о том, как можно добиться ее улучшения».
Идеологи рыночной экономики, обернувшейся у нас «диким» капитализмом, говоря о нашем недавнем прошлом, выдергивали из него только «черные нити», называли Советский Союз гигантским концлагерем, приводили в средствах массовой информации все более возраставшие цифры, дабы ужаснуть народ числом человеческих потерь и жертв, понесенных при прежнем режиме. Не спорю, были жертвы, я сам вырос без отца, он пропал без вести на фронте Великой Отечественной войны в 1942 году. Были сталинские репрессии. Но, если кто-нибудь возьмется сложить объявленные политологами лукавые цифры, полагаю, число жертв превысит тогдашнюю численность населения страны. То есть получится, что в ней ни единой живой души не осталось. Между тем я вот до сих пор, как ни странно, жив. Малограмотная мать, работавшая то кастеляншей (ведала постельным и нижним бельем) в детдоме, то мастерицей в швейной артели, сумела поставить на ноги нас, меня и младшего брата. Мы, деревенские полусироты, не имевшие никакой поддержки, кроме как со стороны государства, получили высшее образование и, смею думать, стали довольно известными журналистами и литераторами. Мой брат, Мадриль, работал в республиканской печати, затем — собственным корреспондентом Центрального телевидения и радиостанции «Маяк» по Башкирии, в переломный момент в жизни страны был избран членом правления Союза журналистов СССР и депутатом Верховного Совета нашей республики, я — членом правления Союза писателей Башкортостана и депутатом Уфимского городского Совета. Не из бахвальства пишу об этом, а чтобы показать: не так страшен черт, как его малюют. И в прежние времена люди жили более или менее полнокровной жизнью, имели возможность и без толстой мошны проявить свои способности.
К сожалению, в начале смутных 90-х годов прошлого века писатели, прежние властители умов, в большинстве своем замолчали. Кто-то растерялся, кто-то не хотел изменить своим убеждениям, не вписался в новую реальность. Мой давний знакомый, прекрасный башкирский поэт как-то сказал мне грустно: «Я остался на том берегу». Свято место не бывает пусто, вакуум, образовавшийся в литературе, прежде всего — русской, заполнил сонм сочинителей детективного чтива, стоящего на трех культовых «китах»: жажде денег, насилии и сексе. Сейчас, по моим ощущениям, наше общество, истосковавшись по здравому смыслу, повернулось к более объективному отношению к своей истории. Высшие руководители страны все чаще обращаются к опыту советских лет с тем, чтобы извлечь из него полезные уроки. Но и рецидивы огульного очернительства, вакханалии лжи и бесстыдства еще не редки.
Меня постоянно точила подспудная мысль о том, что мой младший внук, так же, как его сверстники, не знает всей правды о стране, ушедшей в небытие, да и о стране, в которой он живет. Я и чаще всего бабушка, конечно, рассказывали внуку о своем прошлом. Но его представления о былом складывались, в основном, под воздействием телевидения. А что показывала и показывает Москва — сами знаете. Для появления какого-либо сообщения в теленовостях нужно, чтобы кто-то кого-то убил, ограбил, смошенничал, что-то взорвал, или должен случиться крупный пожар, упасть и разбиться самолет, сойти с рельсов поезд и т. д. Известный юморист Михаил Задорнов как-то пошутил, что Останкино, откуда ведутся передачи центральных телеканалов, называется так потому, что телевизионщики интересуются главным образом останками. Я добавил бы к этому, что к телевидению в целом очень подходит название одной из передач Первого канала — «Кривое зеркало». Жизнь на голубом экране представала и предстает прежде всего в кривом зеркале бесконечных телесериалов, стоящих на упомянутых трех «китах», и шоу, в которых мелькают несколько сотен набивших оскомину лиц из столичной тусовки. Многомиллионный народ оставался и остается, что называется, за кадром.
