Почти в самом центре Африки, на экваторе под тридцатым градусом восточной долготы, берет начало один из истоков Нила — Сомерсет[1], впадающий в озеро Альберта, чьи воды низвергаются чуть ли не с пятидесятиметровой высоты каскадом Мерчисон. По берегам стремительной реки обитает некое африканское племя. Его-то мы и предлагаем вам почтить своим вниманием, дабы убедиться, что даже столь высокое искусство, как театр, не чуждо самым отсталым народам.
Местный правитель Каркоанс известен тем, что, свергнув короля Камрези, выколол ему глаза, а затем повелел бросить беспомощного врага крокодилам, обожавшим людей с черной кожей. Кроме того, грозный венценосец любит принимать белых гостей: ведь они всегда при оружии — столь необходимом для упрочения монаршей власти.
Сегодня царек привечает путешественников-естествоиспытателей. Прежде всего гостей наделяют щедрыми дарами, в числе коих — козы и коровы, быки с седлами (сие парнокопытное в здешних краях — животное верховое), бивни слона, корзины с рисом и тыквенные сосуды с кислым молоком и пивом из сорго. А после обильного ужина в честь чужестранцев представление — там же, где проходило пиршество.
Здешний «театр» — это обычная, хотя и довольно просторная хижина с земляным полом, покрытым утрамбованной соломой. Раскидистые деревья надежно защищают строение от палящих солнечных лучей.
Передняя, открытая часть помещения напоминает французский кукольный «театр гиньоль»[2]. Главное украшение «холла» — черепа и прочие атрибуты человеческого скелета, свидетельствующие о каннибальских наклонностях, некогда присущих данному племени, но ныне, к счастью, канувших в лету: африканцы предпочитают уже не пожирать пленников, а продавать.
Местный театр, конечно, не парижская опера, где зрители по своему усмотрению заранее могут заказать билет в партер, на балкон или в ложу: в хижине — общий зал, с сиденьями из черепов вместо кресел. Особенно почетно восседать на человеческом черепе, туземцы рангом пониже довольствуются бычьими — с рогами-подлокотниками.
Разумеется, нет в этом театре ни искусственного освещения, ни декораций. Но, по-видимому, тут успел все же побывать европейский режиссер, подсказавший идею занавеса, поскольку сцену закрывает широкое коленкоровое полотнище, подвешенное к двум бамбукам.
Наконец зал заполнен. Наступает тишина. Турок Ибрагим, правая рука Махмуд-бея[3], богатого работорговца из Аравии, дает пояснения к предстоящему спектаклю.
В Экваториальной Африке нет профессиональных актеров. На подмостки, словно простой комедиант, выходит царек со свитой и вовсю развлекает публику. А почему бы и нет? Ведь и Нерон[4] самозабвенно играл в трагедиях.
Такие жанры, как оперетта, водевиль и комическая опера, туземцам неизвестны. Зато очень популярна мелодрама, как та, например, которую сейчас увидят белые гости. Артисты, незнакомые с театральными канонами, в свободной манере воспроизводят все то, что так хорошо известно им в жизни: войну, охоту или деяния какого-нибудь монарха, являющегося, как правило, главным действующим лицом представления.
Женщинам строго-настрого запрещается появляться как на сцене, так и в зале, но они, сгорая от любопытства, всеми правдами и неправдами проникают в хижину и теснятся за спинами мужчин.
Как в настоящем театре, о начале спектакля возвещает музыка, исполняемая оркестром.
Основная сюжетная линия драмы — история восхождения на трон нынешнего правителя.
На сцене перед ящичком, оказывающимся вдруг шарманкой, сидит чернокожий актер и наигрывает, как ни странно, европейские народные напевы. Смутно угадывается мелодия песенки «Эй, мои ягнятки!», чудовищно искаженная старым неисправным механизмом — предметом особой гордости властелина, который за сей шедевр музыкальной техники отдал ловкому Ибрагиму целую партию рабов. Рядом с шарманщиком, на шкуре пантеры, сидит на корточках в окружении своих «приближенных» актер, исполняющий роль покойного тирана Камрези. Убранство его роскошно: на лбу сверкает фальшивыми камнями диадема[5], тело облегает тяжелая красная ткань, на ногах — марокканские сапоги со шпорами. Остальные артисты обряжены скромнее.
Справа на подмостки вступает «войско» — обнаженные чернокожие с копьями в руках. Предводителя выделяет только стягивающий талию узкий плетеный поясок из тростникового волокна, поддерживающий угрожающего вида огромный турецкий кинжал. Это Каркоанс. Отчаянно жестикулируя и грозно рыча, претендент на престол приближается к «королю» в сопровождении дружины и, потрясая кулаком, произносит пламенную речь. «Камрези» дружелюбно отвечает речитативом[6] и широким жестом указывает на сосуды, полные самого настоящего вина и пива из сорго. Соперник стремительно бросается к напиткам, всем видом своим демонстрируя страстное желание вкусить их. И действительно, он начинает жадно пить, вытирая тыльной стороной руки толстые бордовые губы. Воины следуют его примеру и то и дело облизываются от удовольствия с непосредственностью обезьян, смакующих сладкие стебли сахарного тростника.
Но выпивохи проявляют себя людьми неблагодарными. В результате опьянения позы их становятся угрожающими, голоса звучат резче. Не обращая особого внимания на публику, актеры принимаются выяснять отношения. Свиты обмениваются отчаянной бранью и воинственно размахивают оружием, не забывая, однако, прикладываться — все чаще и чаще — к вину и пиву.
