Патрульный корабль «Тайфун» международной метеослужбы вторую неделю в океане. Его экипаж всего лишь три человека. Метеоролог Генрих Кох, мой друг геофизик Анвар, которого я знаю еще по Ташкентскому университету, и я штурман и специалист по физиологии подводных работ.
«Тайфун» — сгусток инженерных и научных достижений. Непотопляемая скорлупа, влекомая яростью водометных движителей, питаемая энергией атомных батарей.
— Как всегда, спали крепко? День перепутали с ночью? — добродушно иронизируя, спросил Генрих.
Он был явно озабочен.
— Вы когда-нибудь слышали голоса океана? — вопрос его прозвучал слишком серьезно.
Мне почему-то не нравится его тон. Я мысленно развернул перед собой страницы пособий и монографий по гидроакустике… Инфразвуки морских волн… Потрескивание и щелчки ракообразных… Характерные звуки косяков рыб… Сигналы тайфуна…
— Нет, нет, — словно читая мои мысли, покачал головой Генрих. — Тут совсем другое.
Он приглашающим жестом дотронулся до массивного запора люка. Мы спустились вниз по ступенькам рифленого железа и вошли в отсек акустоконтроля.
Генрих нажал на клавиши магнитофона. Я услышал странный звук — будто под водой с ревом летел реактивный самолет. Никакое живое существо не могло издавать подобных звуков. Я пожал плечами.
— Надо послать запрос на базу. Можно передать им запись таинственных звуков.
— Я не хотел бы поступать именно так.
— Почему?
Генрих замялся, а я не спешил помочь ему. Наступила неловкая пауза. Наконец, он сказал:
— Я не думаю, что это шум двигателей или вообще каких-либо механизмов. У меня есть предположение — это отзвуки подводного землетрясения.
— Очень уж похоже на рев двигателей.
— Земные недра говорят на разных языках. Акустические явления при землетрясениях вообще плохо изучены.
Мне вовсе не казалось, что акустика землетрясений действительно так плохо изучена. Генрих продолжал:
— Если я не ошибся, то, значит, сделал маленькое научное открытие. Оно важно для прогноза землетрясений, особенно в приморских районах. Мне не хотелось бы посылать на базу запись звуков. Я сам хочу поработать над ней.
Генрих хочет стать первооткрывателем. Что же, это можно понять. У него не ладится его ученая карьера, а теперь есть шанс сделать открытие, завоевать себе имя в кругах специалистов. Но как может помешать этому отсылка записи на базу? Да никак. Генрих что-то недоговаривает. Я спросил:
— Если это подводное землетрясение, наши приборы должны были его зарегистрировать.
— Конечно. Глубинные сейсмографы регистрировали ряд возмущений.
— Значит, вы действительно сделали открытие, Генрих. Поздравляю!
Я подождал пока он уйдет, и перешел в отсек сейсмоприемников. Нашел глубинные сейсмограммы, сделанные за последние сутки. Ничего! Недра земли были удивительно спокойны. На редкость спокойны. Генрих меня обманул. Но если он скрывает нечто важное, мог просто не говорить о таинственных звуках. Я занят своим делом и никогда не интересовался записями акустических приборов. А где сегодня утром был Анвар?
Я поднялся на палубу и застал Анвара возле приборов, замеряющих солнечную активность.
— Здравствуй, Анвар! Ты давно здесь?
— Нет, все утро я провел вместе с Генрихом. Акустомеры регистрировали какие-то странные звуки. Я обратил на них внимание Генриха, но он сказал, что ничего необычайного не видит.
Вот как! Ничего необычайного… А сам явно взволнован или даже встревожен. Теперь ясно, почему он сказал мне о странном шуме, — не мог не сказать, так как Анвар был рядом с ним во время записи.
Почему Генрих не желает сообщать на базу о таинственных звуках?
Конечно, я могу прямо заявить Генриху, что он обманул меня. Но между нами неминуемо вспыхнет ссора, а когда весь экипаж — три человека, любая ссора перерастает в затяжной и неприятный конфликт.
Благоразумнее поступить так. Ночь и утро мы с Анваром подежурим возле приборов акустоконтроля. Постараемся, чтобы наше дежурство не очень бросалось в глаза Генриху. Вовсе не обязательно безотлучно торчать в акустическом отсеке. Можно заходить туда через разные интервалы времени и проверять запись акустических приемников. На худой конец, придется прямо сказать Коху, что мы установили дежурство и решили вновь уловить звуки неопознанного объекта. Если к двенадцати часам следующего дня мы ничего не узнаем и не услышим, все равно сообщим на базу.
Вечером, к моему удивлению, Генрих раньше обычного отправился в свою каюту. Если он знал что-нибудь больше нас, то, во всяком случае, умело это скрывал.
Электронные самописцы чертили дрожащие линии Тишина отсека располагала к дремоте, но крайне неудобное откидное сиденье вполне надежно заставляло бодрствовать.
Вдруг что-то изменилось в отсеке. Даже теплый воздух, осязаемый в тесном помещении, тревожно замер. Зато вздрогнули все приборы и защелкали указатели курса опознаваемого объекта. Тонкая нить автонастройки заскользила по зеленой шкале, стараясь отыскать зону наилучшей слышимости. Включились усилители, и в тесное пространство ударил рев двигателей. Он ворвался, чужой и тревожный, словно рев вражеских самолетов, подминающих под крылья мирное небо. Но, разумеется, то был не самолет и не подводная лодка, звуки которых мне приходилось неоднократно слышать во время глубоководных исследований. То было ни на что не похожее завывание мощного механизма. Я хотел узнать, что делает Генрих. Дверь в каюту оказалась плотно прикрытой. Я нажал на ручку и вошел. Узкая кровать со свисающими противоштормовыми ремнями была пуста. Генрих исчез.
