Глава 1
Мучительный месяц[1]
— Ну, а зовут вас как?
— Обождите, вот вертится на языке…
Все начиналось так.
Я долго спал и проснулся, но был как в сером молоке. Собственно, я не спал, а грезил. Греза была странная, без картинок. Я не видел, а слышал, как мне объясняли, что я должен увидеть. Объясняли, что пока что я еще не вижу ничего, только дымку около каналов, где разрежены линии пейзажа. Брюгге, я сказал, это я в Брюгге. Бывал ли я дотоле в Брюгге мертвом?[2] Где меж дворцов туман как ладан снулый? О грустный и серый город — Надгробие в хризантемах, По стенам ошметки тумана Висят как обоев куски.
Омыв душой трамвайное стекло, я уронил ее в сырую морось, в шатание дымов под фонарем… О дымка, непорочная сестра… Туман вязкий и тусклый. Туман окутал весь город и вызвал сонм привидений…
Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну.[3]И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. И кожа ее белее белого. Меня зовут Артур Гордон Пим, так-то.
Я жевал туман.[4]Призраки пробегали, пролетали, затрагивали меня, развеивались. Далекие огоньки трепетали, лампадки кладбища.
Кто-то проходит рядом со мной, не вызывая шума, будто бы босиком — не стучат каблуки, не слышатся туфли, не шлепают пятки, только туман своим краем задевает за щеку, пьяная ругань звучит вдалеке у парома. Паром? Не Харон? Я ничего не говорил, я только слышал.
Проникает туман, будто кошка на мягоньких лапах…[5] Оставался туман, будто мир из него устранили.
И все же глаза я потихоньку приоткрывал. Тогда говорили: — Нет, это все же не кома. Понимаете, голубушка… Посмотрите, энцефалограмма не совсем плоская. Безусловно. Имеем отдельные вспышки…
Кто-то мне светил в глаза, потом возвращались сумерки. Куда-то еще кололи. — Имеем, кроме того, подвижность…
Мегрэ ныряет в такой плотный туман, что даже не видит, куда ступает.[6] Видит, что в тумане полно человеческих фигур. Чем дальше идет комиссар, тем оживленней становится таинственная жизнь в тумане. Мегрэ? Элементарно, дорогой Уотсон, элементарно, как десять негритят, именно туман-то и укрывал собаку Баскервилей.
Полоса белых паров поднялась над горизонтом значительно выше, постепенно теряя сероватый цвет.[7] Вода стала горячей и приобрела совсем молочную окраску, дотрагиваться до нее неприятно. Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятья.
Я слышал разговоры рядом, хотел закричать, что я тут. Что-то дико шумело, будто бы меня грызли острозубые жениховские машины.[8] Я был в исправительной колонии.
Тяжесть на голове, будто напялили железную маску. Вроде видятся голубые огни.
— Зрачки разного диаметра…
Фрагменты моих мыслей. Я пробуждался, это несомненно. Но я не мог пошевелиться. Только б суметь забодрство-вать… Сколько я проспал? Часов, дней, столетий?
Вернулся туман, слова в тумане, слова о тумане. Seltsam, im Nebel zu wandern! Странно бродить в тумане![9]
Что за язык? Я будто плыл в море, и берег был рядом, но мне не удавалось добраться. Никто меня не видел, меня уволакивало отливом.
Пожалуйста, скажите что-нибудь, пожалуйста, дотроньтесь до меня. Чья-то рука на лбу. Насладительно. Звучит другой голос: — Голубушка, известны случаи, когда пациент просыпался, вставал, брал шляпу и шел домой.
Кто-то лез все время с мигающей лампочкой, бренчал камертоном, подсовывали под нос чеснок, горчицу. Земля пропахла грибами.[10]
Новые голоса, эти-то изнутри: И горестно за стволами Локомотивы трубят… Священники, слепо мрежась в тумане, Идут гуськом в Сан-Микеле дель Боско.[11]
Небо из пепла.[12] Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман в низовьях Темзы,[13]туман, грызущий руки малолетней торговки спичками. Прохожие с мостов Собачьего Острова[14] смотрят на отвратное туманное небо и сами впутаны в туман, как монгольфьер, подвешенный в коричневом тумане, ужели смерть столь многих истребила.[15] Вокзальная вонь и вокзальная полумгла.[16]
Другой свет, помягче. Ей чудилось, будто из-за вересковых зарослей до нее сквозь туман долетает плач шотландской волынки, многократно повторяемый эхом.[17]
Еще один долгий сон. Вероятно. Так я думаю. Опять тьма разреживается. Как будто я плыву в смеси Воды с анисовой настойкой…[18]
Он передо мной, хотя я вижу его как тень. В голове у меня сумбур наподобие похмельного. Что-то бормочу. Вроде как впервые овладеваю речью: — Posco reposco flagito[19]управляют инфинитивом будущего времени? А в какой момент они решили, что Cujus regio ejus religio…[20]чья земля, того и вера? Это когда католики с протестантами мирились в Аугсбурге или когда протестанты с католиками ссорились в Праге?[21] — и вслед за этим: Туман, видимость ограничена на всем протяжении апеннинского отрезка Первого скоростного шоссе Север — Юг от, Ронкобилаччо до Барберино дель Муджелло.
Он кивает, будто понял: — Конечно. Теперь откройте глаза и посмотрите вокруг. Как по-вашему, где мы?
Теперь я его вижу яснее. Он в хламиде. Как это говорится… Не в хламиде, а в халате. Я обвожу комнату взглядом и кручу вправо-влево головой: строгая чистая комната, мебели немного, мебель металлическая, мебель светлая, я в кровати, в руку вставлена трубочка. В раме окна сквозь щели затенения проходят лучики света,
