Чертова погода! — злился Ник, глядя в окно.
Дождь вторые сутки лил как из ведра, однако я подозревала, что причина скверного настроения моего дорогого друга кроется вовсе не в дрянной погоде.
По большому счету, погода ему была безразлична, как и многое другое в этой жизни. Но уже несколько дней он проявлял повышенную нервозность, огрызался, злился, изводил меня придирками и хмуро таращился в окно, точно надеялся что-то там высмотреть. Может, Ник в душе романтик и желал увидеть луч света на горизонте, который вдруг мелькнет среди туч? Черт его знает. Почему бы и нет, в конце концов? Впрочем, я сильно сомневалась, что подобные чувства его посещают, но об истинной природе своего дурного настроения он не сообщит, следовательно, обращать внимание на его слова не стоит.
Именно этим я и занималась в тот момент: раскачивалась на стуле и пропускала его слова мимо ушей. Вряд ли ему это нравилось.
— Эй, — позвал он, хмуро понаблюдав за мной с минуту, — ты меня слышишь?
— Слышу. А также вижу, обоняю, восторгаюсь и люблю, — охотно ответила я, на некоторое время прекратив раскачиваться.
Он вроде бы собрался что-то ответить на это, но передумал. Покачал головой и, отвернувшись к окну, вновь пробормотал:
— Ненавижу дождь. Куда подевался твой Рахманов? — резко сменил он тему.
Я замерла, с удивлением глядя на Ника, потом вздохнула:
— Тебе лучше знать.
— Кажется, я не раз говорил: тебе стоит быть с ним поласковее. А ты что делаешь?
— А что я делаю? — решила я удивиться.
— Ни черта ты не делаешь. Парень должен по тебе с ума сходить, а вместо этого…
— Пошел к черту, Ники-бой, — с широкой улыбкой ответила я.
Еще полгода назад я бы вряд ли на такое рискнула. Было время, когда я до судорог боялась этого типа. И, если честно, у меня были на то основания. Но несколько месяцев назад Ник свалял дурака — открылся, как плохой боксер, пусть всего лишь на миг, но мне этого хватило. Так что теперь я знала: Никита Полозов вовсе не исчадие ада, воплощение вселенского зла, могущественное и непобедимое, он человек из плоти и крови, как все мы, грешные. Опасный, хитрый, изворотливый, подлый — список можно продолжить, — но все-таки человек. У него даже есть свои слабости. Теперь я это знала наверняка и не преминула воспользоваться. Иногда мне это сходило с рук, иногда нет. Но я неустанно экспериментировала.
Через мгновение стало ясно: назвать сейчас моего друга Ники-боем — плохая идея. Он отреагировал в своей обычной манере: сделал молниеносное движение и выбил из-под меня стул. Если быть честной, я к этому подготовилась и при желании легко бы удержалась на своих двоих, но решила, что небольшая радость скрасит Нику существование, а потому повалилась на пол. Он взирал на это настороженно, должно быть, гадал, чему обязан данным фактом: своей ловкости или моей покладистости.
Я поднялась, поставила стул и сказала без злобы:
— Сукин сын, — после чего продолжила раскачиваться.
— Что-то происходит, — понаблюдав за мной немного, выдал он ценную мысль.
— Конечно, — кивнула я. — В мире всегда что-нибудь происходит.
— Ты меня достала, — поморщился он. — Состояние твоей шкуры напрямую зависит от того, что там замыслили хозяева.
С этим, конечно, глупо спорить, однако в тот момент меня мало волновало и даже, сказать по чести, мне было безразлично, что они там затевают и как это отразится на мне. Когда человек долгие годы живет в постоянном страхе, он привыкает к нему, как инвалид к коляске. А потом вроде бы и вовсе его не чувствует. Нечто подобное произошло со мной в тот момент, когда я поняла, что спасти Машку смогу лишь ценой предательства. То есть спасти могу, но сразу же потеряю, потому что она мне это предательство вряд ли простит. Сейчас Машка находилась в психушке, совершив якобы убийство в состоянии помутненного сознания, в котором она вроде бы до сих пор пребывает. Конечно, Машка никого не убивала, но ей пришлось согласиться с правилами игры, и мне тоже. На днях ее должны перевести в клинику, где режим помягче, а я вследствие своего незавидного выбора лишилась интереса к жизни.
Хотя страх все еще присутствовал во мне, но теперь он был иного рода. Я страшилась встретиться с Машкой. Я не знала, как смогу объяснить ей свой поступок, хотя наша затея засадить хозяев Ника в тюрьму всегда казалась мне невероятно глупой. Но Машка верила, что мы сможем, а я слишком любила ее, чтобы стоять в стороне и наблюдать, как она себя губит, потому и полезла в драку, ни мгновения не веря в победу. Развязка последовала незамедлительно: Машка в психушке по обвинению в убийстве, которого не совершала, а я с удвоенным рвением танцую под дудку все тех же хозяев, чтобы ее когда-нибудь оттуда вытащить. Человека, который был единственным свидетелем давнего преступления и чье заявление при известном везении помогло бы увидеть господина Долгих за решеткой, я сдала Нику, после чего свидетель скончался, а наши тщетные усилия оставили горечь в душе и бесполезный стыд за совершенное предательство.
Рахманов, о котором говорил Ник, — адвокат и близкий друг господина Долгих, мой любовник, что позволяло надеяться на вызволение Машки из психушки, и по этой причине я выделывала перед ним разные фокусы, вроде цирковой собачки за кусочек сахара (в роли сахара была все та же Машка). Теперь Рахманов вдруг исчез, не появлялся у меня уже несколько дней. Однако сам Ник не раз утверждал, что делать ставку на подобного типа вещь зряшная, так что не ясно, чем он сейчас недоволен.
