Случилось это сразу после Пасхи. Не дождавшись
Троицы, тысячи отроков тронулись в путь,
покинув кров свой.
Иным из них минул едва шестой год. Другим же
впору было выбирать себе невесту, они же выбрали
подвиг и славу во Христе. Заботы, им порученные,
позабыли третьи. Те оставляли плуг, недавно
взрывавший землю; те выпускали из рук тачку, их
тяготившую; те покидали овец, рядом с которыми
сражались против волков, думая о других супостатах,
магометанской ересью одержимых… Родители, братья
и сёстры, друзья упорно отговаривали их всех, но
твёрдость подвижников была неколебима. Возложив на
себя крест и сплотившись под свои знамёна, отроки
двинулись на Иерусалим… Мир называл их безумцами,
но они упорно шли вперёд.
Средневековые историки
о начале детского крестового похода 1212 г.
Он шествовал, как подобает Его Императорскому
Величеству, со множеством повозок, груженных
золотом и серебром, батистом и пурпуром, драгоценными
камнями и дорогими предметами, со множеством
верблюдов. Огромное количество сарацин и эфиопов,
обученных многим искусствам, с обезьянами и леопардами
охраняли его деньги и сокровища. Так, в окружении большого
числа князей и воинов, он дошёл до Вимпфена.
Летописец из Эберсбаха
о шествии императора Фридриха II
Ночь. Только цикады звенят так громко, что, право, подкрадётся какой-нибудь душегуб — шагов не расслышишь.
В свете факела молодой человек пытается содрать кинжалом дёрн: дёрг-дёрг — крепко держится корнями сорная трава подорожник да осока; не желает отдавать своего цеплючий репей. Юноша втыкает клинок раз и другой, рубит, режет, пытается отодрать кусок пахнущего свежей землёй дёрна. Это тебе не на огороде копаться, не рыхлёные-перерыхлёные грядки окучивать, не с виноградником возиться! Кинжал ударяется о камень, врезается в корень давно сгнившего дерева. Парень плюёт на руки, продолжает. Когда удаётся очистить от дёрна крошечный пятачок, в дело идёт лопата.
— Слишком глубокой ямы не копай. Широкая тоже без надобности. Два локтя — и будет! — наставляет его отец. — Ты мне ещё спасибо скажешь, когда дела пойдут.
— Ага, пойдут! Верно матушка говорит: дойдёт слух до нашего сеньора — все кости переломает, руки точно крадунам бессовестным отрубит. И будет прав.
— Есть ему дело до нашего поста, как же! Встречаем прохожих, проезжих, расспрашиваем не шпион ли, не еретик, получаем денежку — и нам хорошо, и городская казна не в обиде.
Вместе они поднимают с земли приготовленный заранее постовой столб и аккуратно помещают его в ямку.
— Посуди сам. Вот где мы должны стоять? На дороге Красной, на въезде в Салерно. Дабы блюсти интересы нашего сеньора, получая подорожную мзду. Но Красная большая, и кто помнит, где конкретно должен размещаться наш пост? Скажешь, сеньор Салерно помнит? Епископ знает? Вот и я о том же…
Другое дело, если мы немножко сместим этот пост в сторонку, так чтобы захватить Торфяную дорогу, ведущую в Амальфи, где нынче ярмарка… То есть мы чуть-чуть сдвинемся в сторону от Красной, и уже завтра будем собирать въездную подать за посещение ярмарки. Знаешь, сколько народу проедет по этой дороге? А я тебе наперёд скажу: не мало.
Наш сеньор, долгие лета ему и его деткам, ждёт от нас въездной пошлины. И он её получит. А тот, что в Амальфи, всё равно приберёт к рукам пошлину с основной дороги. С Торфяной же мы и сами не побрезгуем. Ихнее ушехлопство нашим богатством обернётся. Забыли, поди, что в Амальфи ведут две дороги, и по Торфяной пойдут купцы, отторговавшие своё и забравшие товар на рыбной ярмарке Неаполя. За ярмарочные дни мы сумеем заработать мамке на корову, а то и лошадь купить! До утра нужно управиться и на пост заступить… Грехи наши тяжкие, — он крестится. — Дёрном землю прикроешь, будто давно стоит. В базарный день каждая минута на счету, не до препирательств.
Да не трясись ты так, образина! Думаешь, я первый раз границу двигаю? Эх, молодо-зелено… Слышь: ты что, сеньора Амальфи пожалел? Чего его жалеть-то? Не наш это сеньор. Твоё дело на посту стоять, да интересы Салерно блюсти. А об Амальфи — пусть его стражники пекутся… Хватит уже здесь. Глянь лучше, глазки молоденькие, что там впереди? Не могу разобрать. Там вот, откуда свет?..
* * *
Сквозь щёлку в исповедальне ясно видно плечо отца Грегори и кусок накидки сеньоры фон Уршперг. Мог бы и ближе подойди, старый чёрт! Впрочем, бережёного бог бережёт: напугал дурака, так тот теперь и не знает, каким боком встать к схрону таинственного незнакомца, дабы не заработать удар ножом. Лиц не видно, зато всё слышно — лучше не придумаешь, даже извечное церковное эхо не мешает.
— Если вы не вывезете детей из города, их убьют, и никто уже не сможет этому помешать. Они последние в роду, и сеньор Малабранка это дело не оставит, посулите вы ему хоть мешок золота. Никто не щадит кровников. Уезжайте, и как можно быстрее, сударыня.
— Куда мне ехать? — надтреснутый старушечий голос напоминает орлиный клёкот. — Пусть режут, стреляют. Я своё отжила. Но внуки? Сердце кровью обливается.
— Я уже пытался говорить с доном Малабранка, безуспешно. Он явится: сегодня, завтра или через неделю, но непременно придёт со своими головорезами. Он хочет, чтобы город выдал ему детей летописца, или весь Амальфи будет вырезан. Если вы не спрячете их прямо сейчас, Совет старейшин выдаст ребят по первому требованию Себастьяно Малабранки. Ему не придётся даже брать город в осаду: ремонт стены и так обошёлся казне в кругленькую сумму, не говоря о воротах! Я вам не враг.
