Когда она одевалась, ей на минуту показалось, что надо надеть черную траурную вуаль, но она надела шляпу самую веселую.
Шляпа была голубая фетровая с синим цветком — шелковым и удивленным.
Окаймляла ее муаровая лента с переливами всех весенне–неуловимых настроений.
И женщина, стоявшая перед трюмо, показалась себе девочкой. Она даже попыталась по–детски надуть губы. Но губы отразились в зеркале ночными и жадными.
Она провела по ним карминовой палочкой.
Потом начернила брови — тем наивным и уверенным движением, каким дети рисуют дым из трубы.
После этого женщине захотелось подумать о чем–нибудь таком же веселом, как и ее шляпа, но глаза ее наполнились слезами.
Она подошла к чемоданам.
Поезд на север отходил в 11.20, и надо было торопиться.
Слово север, мелькнувшее в ее голове, заставило женщину почувствовать, что у нее зябнут плечи, и она накинула боа.
Боа показалось вылинявшим и грустным — как будто это было всплывшее воспоминание о погибшей любимой верной собаке.
Даже украдкой погладила белый мех.
Через несколько дней она увидит его.
— Владимир, сколько на твоих часах? Может быть мои отстают?
Человек, сидевший на диване, встал и, молча поднес ей руку с часами–браслеткой.
Она посмотрела сначала на часы, потом на лицо человека. Посмотрела внимательно, как близорукая.
Часы показали 9 часов вечера, лицо — утро их любви. Теней ревности на нем не было.
Человек взял обоими руками ее голову и поцеловал в дрогнувшие губы.
Она почувствовала такой прилив счастья и теплоты, что ей стало стыдно и она обессилено отстранила его.
Ему тоже стало неловко. Он почувствовал себя вором, который крадет у человека не его, а чужие деньги.
— Лида, у тебя все уложено?
Женщина посмотрела на чемоданы.
Они стояли кожаные и холодные. Как и все дорожные вещи, они казались чужими и неприветливыми. Это были не вещи, постоянно и нежно живущие с человеком, а — неразговорчивые прохожие.
На Соловки она ехала уже во второй раз. В прошлом году она уже была у мужа на свидании.
Теперь она опять едет на этот остров чаек и сроков.
В памяти всплыло лицо мужа: заботливое, взволнованное и любящее. Но оно как–то не коснулось ее. Оно было словно под стеклом.
С утра приходило много людей.
Приходили какие–то тетки, племянницы, дяди и, неизвестно как называемые, родственники мужа.
Все они что–нибудь приносили.
Главным образом, это были сладости и теплые вещи.
Тетки охали и вспоминали «с каким вареньем любил пить чай Михаил». Дядюшки приносили табак и папиросы. Все они говорили о ее муже, как о человеке, который был, которого сейчас нет, но который, вероятно, опять будет.
Так не говорят ни о покойнике, ни о ребенке, который должен родиться.
Эти беседы действовали угнетающе и хаотично.
Муж казался трогательным, но каким–то чуть посторонним, какими выглядят в памяти очень хорошие, но уже разлюбленные люди.
На диване сидел новый человек, умевший делать ее тело блаженным и невесомым.
Она села рядом и извиняющимся движением погладила его колено.
— Ты ведь понимаешь? — спросила она.
Он утвердительно кивнул, взял ее руку и бережно поцеловал.
Поцеловал так, что ей вспомнился поцелуй отца, отправлявшего ее на экзамен.
Она взяла у него папиросу, которую он курил.
— Ты взяла свое синее платье?
Она вопросительно на него посмотрела.
— Ты как–то мне говорила, что он очень любит это твое платье — сказал он, запинаясь.
С вокзала позвонили, что билет и плацкарта уже куплены.
В купе она все–таки заплакала.
Эта игра была невыносимо тяжела.
После ареста мужа, жизнь, казавшаяся изменившейся сначала, затем оказалась такой же самой, как и была: также плыли облака, также летели зеленые искры от трамвайных проводов, также туманились вечерами глаза.
Ждать мужа? Это было не по силам. Надо было ждать не год и не два. Жизнь шла, жизнь предъявляла свои требования.
Молодость являлась к женщине по ночам и говорила ей слова желанные и бесстыдные.
Потом она встретила человека, который оказался ей дорог, как мечтателю бессонница.
Она сошлась с ним. И слово «счастье» не казалось им банальным.
Но оставался муж — любящий, заботливый и хороший. Расстаться с ним, полюбив другого, до его ареста, она смогла бы, но когда он был в заключении — оставить его казалось ей преступлением.
И вот теперь ежегодно творится странный обряд:
Она живет уже иной жизнью, она любит уже другого, но раз в год, получив свой очередной отпуск в одном из отделов Внешторга, где она работает, она едет к мужу на свидание и там создает ему иллюзию любви и верности.
Он две недели счастлив и уверен в том, что ничто не изменилось.
Она великолепно вела игру.
Она пьянела от огня ложного свидания, как пьянеет актриса, пьющая вино из пустого бокала.
Любимый человек знал это, но безмолвно соглашался. Хотя она и замечала, что это ему невыразимо больно.
«Сейчас у меня, вероятно, заплаканные глаза и распухший нос» — подумала женщина.
Она достала из сумочки маленькое складное зеркальце.
Зеркало отразило очень лучистые глаза, слезу, скатывающуюся по щеке, крупную и светящуюся, как матовая лампочка.
Чуть покрасневший нос.
И губы далекие и чужие, похожие на выгнувшегося акробата в красном трико. Она закурила.
