Над Киевом черная туча. Перун-Трещица[1] носится из края в край, свищет вьюгою, хлещет молоньёй по коням. Взвиваются кони, бьют копытами в небо, пышут пылом, несутся с полночи к Теплому морю. Ломится небо, стонет земля, жалобно плачет заря-вечерница: попалась навстречу Перуну, со страха сосуд уронила с росою, — разбился сосуд, просыпался жемчуг небесный на землю.
Шумит Днепр, ломит берега, хочет быть морем. Крутится вихрь около дупла-самогуда у Княжеских палат, на холме; проснулись Киевские люди; ни ночи, ни дня на дворе; замер язык, онемела молитва. "Недоброе деется на белом свете!" — говорит душа, а сердце остыло от страха, не бьется.
Над княжеским теремом, на трубе, сел филин, прокричал вещуном; а возле трубы сипят два голоса, сыплются речи их, стучат, как крупный град о тесовую кровлю.
Слышит их Княжеский глухонемой сторож и таит про себя, как могила.
— Чу! Чу! — раздается над теремом.
— Не чую? — отзывается другой голос.
— Чу! здесь слышнее, приникни… чу! быть добру! нашего поля прибудет!..
— Не чую, как ни сунусь, везде крещеное место! Лучи, как иглы, как правда людская, глаза колют; а ладные звуки закладывают уши. Построили терем! спасибо! хорош! добро бы сквозь дымволок путь, да за печкой или в печурке место простое для нашего брата! так нет: все освятили крестами враги!..
— Не хмурься, Нелегкий, найдем место! без нас кому и житье? тс! чуешь?
— Ни слова!..
— Чу, чу!.. Ну, друг, припасай повитушку, готовь колы-белку, готовь кормилку!..
— Да вымолви, что деется в Княжеском тереме?
— Скоро наступит раздолье! выживем крест с родного холма! Князь с Княгинею спор ведут: как звать, величать будущего сына. Княгиня говорит Скиольдом, именем Свенcким-крещеным — да не разорить ей нас! Князь хочет звать Туром… Чу, подняла плач и вопль, взбурилась!.. взбурился и Князь! — чу, клянет он ребенка! "Провались, утроба твоя!" — говорит… Ступай, ступай, Нелегкий, несись за баушкой-повитушкой!..
Крикнул снова филин в трубе Княжеского терема, застонал, обвел огненными очами по мраку, хлопнул крылом; завыл сторожевой пес, вздрогнул глухонемой привратник, молния перерезала небо, Перун-Трещица круто заворотил коней, прокатился с конца в конец; припали Киевские люди, творят молитву.
— Недоброе деется на белом свете! — проговорила душа, а сердце замерло.
Зашипело снова над Княжеским теремом, застукали темные речи, как град о тесовую кровлю.
— Здорово! совсем ли?
— Ступай принимать! все что в утробе, все наше!..
— Ну, добрая доля! как же проникнуть мне в Княжеский терем?
— Вот скважина возле трубы, да щель, да гнилой сердцевиною вдоль перекладины, прямо накатом, по стенке, да в угол…
— Да кто тут пролезет!.. словно уж в тереме нет ни окна, ни дверей…
— Много, да святы: крест на кресте!.. Ступай же, ступай, повитушка, покуда певень не повестил полночи… Эх растолстела! скоро тебя и простыми глазами рассмотришь!..
— Ну, так и быть… э! завязла!..
— Свернись похитрее да вытянись в нитку, а я с конца закручу да словно в ушко и продену сквозь терем.
— Шею свернул, окаянный!..
Филин на трубе взмахнул крылом, крикнул недобрым вещуном; вспыхнуло, грянуло в небе; прокатился грохот между берегами Днепровскими, встрепетнулась земля, взвизгнули сторожевые псы, вздрогнули Киевские люди.
В ложнице Киевского Великого Князя темно; светоч тускло теплится перед капищем-складнем, только изредка свет молнии отсвечивается на оружии, развешанном по стенам: на серебряных луках Команских, на спадах и мечах Асских и Косожких, на сулицах Бошнякских и на 80 золотых ключах Болгарских. Вместо пухового ложа широкая дубовая лавка с крутым заголовком, на лавке разостлана оленья шкура; не мягко, но добросанный, дерзый Князь Светослав опочивает крепким сном.
Прошедшее и будущее сливаются в его сновидении: видит он Хазар, распространяющих власть свою от Русского моря до Оки; они вытеснили Болгар от реки Белой, завладели богатою столицею их Вар-Хазаном. А Вятичи, соседи их, как разбитая ветром туча, носятся, оглашают воздух словами: "Не хотим платить Жидам по шлягу с рала!.. стань за нас, Светослав, силой своей!.." Идет Светослав с полками Киевлян, Кривичей и Древлян к Римову, приступает к Сары-Кале; раскидывает по камню великую вежу; гонит Хазар лозою; несутся Хазары, как черные враны в степи; а Светослав близится к дому, принимает дары от Тора, станицы Бошнякской; Хазарские Жиды близ Волги встречают его золотом, Аланды, соседи их, также; от Волги возвращается Светослав чрез земли Азов и Азак Таурменов, живущих по берегам Торажского озера, до устья Дона. На обратном пути принимает новые дары от кочующих Куман…
Стелется путь Светослава Игоревича славой и золотом, да ему этого мало: на полудни все небо оковано златом, осыпано светлым каменьем…
И вот легкие крылья сна переносят его за Дунай; быстро приближается он к высоким берегам, сливающимся с небом; болонье покрыто шелковым ковром, солнце горячо, а волны и рощи дышат прохладой, светлые струи алмазного потока льются с гор, а жажда лобызает их, а утомленные члены тонут в волнах. Вдали ропщет свирель, эхо делит ее печаль… а Светославу все слышатся гулкие трубы — зовут его к бою. Вот, в глубине лесистого