Он размышлял о «Зоркой», давно оставленной, выброшенной на пески Селидора. К этому времени от неё мало бы что осталось, одна или две доски на песке, может быть немного плавника в водах западного моря. Когда он почти заснул, то начал вспоминать, как плыл на маленькой лодке с Ветчем, но не по западному морю, а на восток, мимо Дальнего Толи, прямо из Архипелага. Воспоминание не было четким, потому что — когда он совершал это путешествие, охваченный страхом и слепой решимостью, не видя ничего впереди, кроме Тени, что преследовала его и которую он преследовал, пустоты моря, которым он бежал — разум его не был ясен. Но теперь он слышал шипение и плеск моря на носу лодки. Мачта и парус поднялись над ним, когда взглянул вверх, и, посмотрев назад, он увидел темную руку на румпеле, лицо, пристально смотрящее вперед мимо него. У Ветча были высокие скулы, а кожа на них гладкой. Если бы он был жив, то был уже стариком. Он мог как-нибудь отправить весточку. Но ему не нужны послания, чтобы увидеть его там, в Восточном пределе, на его маленьком острове, в его доме, с его сестрой, девушкой, что носила крошечного дракона вместо браслета. Дракон шипел на него, девушка смеялась… Он был в лодке и вода хлестала по деревянным бокам, пока лодка направлялась восточней и восточней, и Ветч смотрел вперед, и он смотрел вперед над бесконечными водами. Он вызывал магией ветер, но вряд ли «Зоркой» это нужно. У неё был свой способ общаться с ветром, у этой лодки. Она знала, куда направляется.
До того как она больше не смогла плыть. Пока глубокое море не обмельчало под ней, не стало мелководьем, не пересохло, пока её дно не протерло скалу, и она не села на мель, не двигаясь, в темноте, что их окружила.
Он вышел из лодки там, в глуби моря, над пропастью, и пошел вперед по суше.
По Сухой Земле.
Теперь это былое. Мысль пришла к нему постепенно. Земля, разделенная каменной стеной. Когда он впервые её увидел — увидел и ребенка, тихо бегущего по темному склону за ней. Он видел всю землю мертвых, города теней, людей-теней, которые проходили мимо друг друга в и тишине, безразличные, под звездами, которые не двигались. Всё прошло. Они проборонили, разрушили, раскрыли её — король, скромный волшебник и дракон, паривший над ними, сжигая мертвые небеса своим живым огнём… Стена была разрушена. Этого никогда не было. Это были чары, морок, ошибка. Они исчезли.
Исчезли ли тогда и горы, та, другая граница, Горы Боли? Они стояли далеко от стены в пустыне, черные, маленькие, острые на фоне тусклых звезд. Молодой король пошел с ними по Сухой земле в горы. Казалось, что это Запад, но шли они не на запад; там не было никакого направления. Это был путь, по которому они должны были идти, вперед и вперед. Вы идете туда, куда должны идти, и вот они пришли к сухому руслу ручья, в самое темное место. А потом еще дальше. Он отправился вперед, оставив позади себя в безводном ущелье, в скалах, которые он исцелил и запечатал, всё своё сокровище, свой дар, свою силу. Шел, хромая, навсегда охромев. Там не было ни воды, ни звука воды. Они взбирались по этим жестоким склонам. Там была тропинка, путь, хотя и из острых камней, и вверх, вверх, всегда крутой. Он вспомнил, что через некоторое время ноги уже не держали его, и он попытался ползти, упершись коленями и руками о камни. После этого всё остальное исчезло. Там был дракон, древний Калессин, цвета ржавого железа и жара драконьего тела, огромные крылья поднимались вверх и бились вниз. И туман, и острова под ними в тумане. Но те черные годы не исчезли вместе с темной землей. Они не были частью сна-видения, загробной жизни, не были ошибкой. Они были там.
Не здесь, подумал он. Ты не можешь видеть их отсюда, из этого дома. Оконная ниша выходит на запад, но не на Запад. Эти горы там, где Запад есть восток, а моря нет. Есть земля, навсегда уходящая ввысь ночи. Но Запад, истинный Запад, есть только море и морской ветер.
Это было похоже на видение, но чувствовалось бОльшим, нежели увиденным: он знал глубь земли под ним, глубь моря. Это было странное знание, но его было радостно знать.
Огни играли с тенью на стропилах. Ночь наступала. Было бы хорошо посидеть у очага и понаблюдать за огнём некоторое время, но ради этого надо было встать, а он не хотел. Вокруг него было приятно тепло. Время от времени он слышал за собой Тенар: шумы с кухни, рубка овощей, разведение огня под чайником. Древесина старого живого дуба на пастбище, дерево упало и он нарубил дров до прошлой зимы. Однажды она с минуту напевала какую-то мелодию, а потом пробормотала работе, побуждая её делать то, что она хотела: «А ну-ка, давай…»
Кот прогулялся у изножья низкой кровати и невесомо взобрался на не. Его покормили. Он сел и умыл мордочку и уши, терпеливо смачивая одну лапу снова и снова, а потом занялся тщательной чисткой задней части, иногда поднимая заднюю лапу передней, чтобы вычистить когти, или удерживая свой хвост, как будто ожидая, что он попытается уйти. Время от времени с минуту он смотрел неподвижно, странным, неподвижным взглядом, как будто слушая указания. Наконец он немного отрыгнул и уселся возле лодыжек Геда, готовясь ко сну. Однажды утром, он прогуливался по тропинке от Ре Альби, маленького серого дома и направился туда. Тенар думала, что он пришел из дома дочери Фана, где держали пару коров и где под ногами всегда были кошки и котята. Она давала ему молоко, немного каши, кусочки мяса, когда оно было, иначе он обеспечивал сам себя; племя маленьких коричневых крыс, которые скрывались на пастбище, больше не вторгались в дом. Иногда по ночам они слышали, как он вопит в страстных муках похоти. Утром он будет лежать на очаге, где еще тепло, и будет спать весь день. Тенар звала его Барун — «кот» на Каргиш.
