Над морем облака встают, как глыбы мела,
А гребни волн – в мигающем огне.
Люблю скользить стремительно и смело
Наперерез сверкающей волне.
Прохладная струя охватывает тело,
Щекочет грудь и хлещет по спине,
И солнце шею жжет, но любо мне,
Что кожа на плечах, как бронза, загорела.
А дома – крепкий чай, раскрытая тетрадь,
Где вяло начата небрежная страница.
Когда же первая в окне мелькнет зарница,
А в небе месяца сургучная печать,
Я вновь пойду к обрывам помечтать
И посмотреть, как море фосфорится.
1914
Опять густой туман нагнало
На город с моря – и глядишь:
Сырым и рыхлым покрывалом
Дома окутаны до крыш.
Расплывчаты, неясны мысли,
Но спать нет силы до зари.
И смотришь, как во мгле повисли
Жемчужной нитью фонари.
1914
Глухая степь. Далекий лай собак.
Весь небосклон пропитан лунным светом.
И в серебре небес заброшенный ветряк
Стоит зловещим силуэтом.
Бесшумно тень моя по лопухам скользит
И неотступно гонится за мною.
Вокруг сверчков хрустальный хор звенит,
Сияет жнивье под росою.
В душе растет немая скорбь и жуть.
В лучах луны вся степь белее снега.
До боли страшно мне. О, если б как-нибудь
Скорей добраться до ночлега!
1914
В хрустальных нитях гололедицы
Садов мерцающий наряд.
Семь ярких звезд Большой Медведицы
На черном бархате горят.
Тиха, безлунна ночь морозная,
Но так торжественно ясна,
Как будто эта бездна звездная
Лучами звезд напоена.
На крышах снег, как фосфор, светится,
А на деревьях хрустали
Зажгла полночная Медведица,
И свет струится от земли.
Лицо, как жар, горит от холода,
Просторно, радостно в груди,
Что все вокруг светло и молодо.
Что столько счастья впереди!
В хрустальных нитях гололедицы
Средь оснеженных ив и верб,
Семь ярких звезд Большой Медведицы
На черном бархате, как герб,
1915
Цвела над морем даль сиреневая,
А за морем таился мрак,
Стальным винтом пучину вспенивая,
Он тяжко обогнул маяк.
Чернея контурами башенными,
Проплыл, как призрак, над водой,
С бортами, насеро закрашенными.
Стальной. Спокойный. Боевой.
И были сумерки мистическими,
Когда прожектор в темноте
Кругами шарил электрическими
По черно-стеклянной воде.
И длилась ночь, пальбой встревоженная,
Завороженная тоской,
Холодным ветром замороженная
Над гулкой тишью городской.
Цвела наутро даль сиреневая,
Когда вошел в наш сонный порт
Подбитый крейсер, волны вспенивая,
Слегка склонясь на левый борт.
1915
Чуть скользит по черной глади лодка.
От упругой гребли глубже дышит грудь.
Ночь плывет, и надо мною четко
Разметался длинный Млечный Путь.
Небо кажется отсюда бездной серой,
Млечный Путь белеет, как роса.
Господи, с какою чистой верой
Я смотрю в ночные небеса!
Путь не долог. Серебристо светит
Под водой у берега песок.
Крикну я – и мне с горы ответит
Молодой звенящий голосок.
Я люблю тебя. Люблю свежо и чисто.
Я люблю в тебе, не сознавая сам,
Эту ночь, что движется лучисто,
Этот свет, что льется с неба к нам.
1915
Июль. Жара. Горячий суховей
Взметает пыль коричневым циклоном,
Несет ее далеко в ширь степей,
И гнет кусты под серым небосклоном.
Подсолнечник сломало за окном.
Дымится пылью серая дорога,
И целый день кружится над гумном
Клочок соломы, вырванной из стога.
А дни текут унылой чередой,
И каждый день вокруг одно и то же:
Баштаны, степь, к полудню – пыль и зной.
Пошли нам дождь, пошли нам тучи, боже!
Но вот под утро сделалось темно.
Протяжно крикнула в болоте цапля.
И радостно упала на окно
Прохладная, увесистая капля.
Еще, еще немного подождем.
Уже от туч желанной бурей веет.
И скоро пыль запляшет под дождем,
Земля вздохнет и степь зазеленеет.
1915
Степной душистый день прозрачен, тих и сух.
Лазурь полна веселым птичьим свистом.
Но солнце шею жжет. И мальчуган-пастух
Прилег в траву под деревом тенистым.
Босой, с кнутом, в отцовском картузе,
Весь бронзовый от пыли и загара,
Глядит, как над землей по тусклой бирюзе
Струится марево полуденного жара.
Вот снял картуз, сорвал с сирени лист,
Засунул в рот – и вместе с ветром чистым
Вдаль полился задорный, резкий свист,
Сливаясь в воздухе с певучим птичьим свистом.
С купанья в полдень весело идти
К тенистой даче солнечным проселком:
В траве рассыпаны ромашки на пути
И отливает рожь зеленоватым шелком.
1915
В монастыре звонят к вечерне,
Поют работницы в саду.
И дед с ведром, идя к цистерне,
Перекрестился на ходу.
Вот загремел железной цепью,
Вот капли брызнули в бурьян.
А где-то над закатной степью
Жужжит, как шмель, аэроплан.
1915
Б степном саду, слегка от зноя пьян,
Я шел тропинкою, поросшей повиликой.
Отец полол под вишнями бурьян
И с корнем вырывал пучки ромашки дикой.
Миндально пахла жаркая сирень,
На солнце лоснилась трава перед покосом,
Свистел скворец, и от деревьев тень
Ложилась пятнами на кадку с купоросом.
Блестящий шмель в траве круги чертил,
И воздух пел нестянутой струною,
И светлый зной прозрачный пар струил
Над раскаленною землею.
1915
Средина августа. Темно и знойно в доме.
На винограднике сторожевой курень.
Там хорошо. На высохшей соломе
Я в нем готов валяться целый день.
Сплю и не сплю… Шум моря ясно слышен.
