В то утро, собираясь на работу,
я топтался в тесной прихожей,
проверял, не забыл ли чего,
застегивал тяжелую сумку,
а чертова собачонка
так и вертелась под ногами,
лезла, дурная, в каждую щель,
то между сумкой и дверью,
то между сумкой и моими ногами,
то между моими ногами и дверью,
а когда я выскочил наконец из дому,
то дверью прищемил ей лапу.
Целый день бедняга скулила, зализывая рану,
правда, этого я не видел,
об этом ты рассказала мне вечером.
Ты и в то утро встала ни свет ни заря,
сначала выгуляла собаку,
потом обычная утренняя суета:
в каждую сумку — пакет с бутербродами,
пенал тетради учебники квитанции,
конверт с деньгами на экскурсии,
роспись в каждый дневник,
завтрак, чай в каждый желудок,
в куртку каждое детское тело,
шарф на каждую детскую шею —
и, выпроводив ораву за дверь,
ты без сил упала на стул и задремала,
собачий визг заставил тебя встрепенуться,
ты услышала, как грохнула дверь,
выскочила, но в зарешеченном окошке
лишь маячила моя удаляющаяся тень.
Ты не могла понять, что случилось,
а мне было не до того,
я искал в кармане ключи от машины,
ты что-то крикнула мне вдогонку,
но что именно, я не расслышал
и на минуту замедлил шаг —
вдруг ты выйдешь, окликнешь меня,
спросишь, что на меня нашло, и я все объясню.
Но ты не вышла. И всю дорогу,
пока я крутил баранку,
пока уходили назад окрестные холмы,
жнивье, голые деревья, навозные кучи,
растрепанные серые стога, какой-то фургон,
бог знает сколько лет стоящий посреди поля
и с каждым годом
уходящий все глубже в землю,
в голове у меня стоял этот эпизод с собакой.
Я вел занятия,
а за обращенными ко мне лицами студентов
все маячила закрытая дверь — и собачий визг,
и твой голос за дверью.
Ты, должно быть, думаешь: я
нарочно прищемил дверью лапу собаке,
потому что собака — твоя,
ты хотела ее, ты о собаке мечтала с детства,
ты возишься с ней, кормишь, воспитываешь,
гладишь чешешь за ушком
собираешь в полиэтиленовый пакетик
ее дерьмо, пока она носится меж кустов,
тебя одну она слушается по-настоящему,
да, я был все больше уверен:
ты считаешь, это я твою ногу
на самом деле хотел прищемить дверью,
хотел, чтобы тебе было больно,
чтобы ты скулила, хромая,
да, я тебя во всем обвинял,
но и себя обвинял во всем.
Я понимал, надо всего лишь поднять
пластмассовую телефонную трубку, такую легкую,
пустую внутри,
и, вертя в пальцах скрученный спиралью шнур,
