Андрей Кужела
Старые друзья
Дед Никола сидел у окна на некрашеной шаткой табуретке и с любопытством глядел во двор. За забором детского сада среди почерневших осенних кустов бегали малыши. Прохожие торопливо и целеустремленно шагали сквозь легкий туман. Опустив ладони на теплые чугунные ребра батареи отопления, дед наблюдал за уличными событиями и одновременно прислушивался к звукам, раздающимся в квартире: сосед Евгений пришел с подругой и теперь звякал на кухне посудой, хлопал дверцей холодильника и поругивался, открывая консервы. Подруга время от времени смеялась.
В воздухе повис мелкий дождь, по стеклу извилистыми дорожками заскользили капли. Воспитательница раскрыла зонт, заботливо собрала детей в пеструю стайку и увела их внутрь здания. Дед провел ладонями по батарее и вздохнул. Потом поднялся с табуретки и включил телевизор.
Меж редких пальм мелькали фигуры в маскировочном обмундировании, горели постройки, ветер кружил над землей пепел, вооруженные парни с осатанелыми лицами орали на непонятном языке. Изображение на экране дрожало: видимо, камера прыгала в руках оператора. Какие-то люди бежали через поле, среди передовой группы бегущих взорвалась мина, люди остановились, попятились, но вооруженные парни подхлестнули их автоматными очередями, и несчастные в ужасе кинулись в рассыпную. Парни наблюдали за возникающими грязно-желтыми смерчами взрывов, скалились и сплевывали.
Когти невидимого хищного зверя тронули сердце деда Николы. Дед торопливо провел кулаком по глазам и переключил программу. Красивые девушки в пляжных нарядах изящно двигались под музыку. Дед увлекся, забыл про зверя, стал улыбаться и даже разок прищелкнул пальцами. После девушек включили мотобол: игроки, доведенные выхлопными газами и ревом моторов до белого каления, бестолково гоняли по площадке. По третьей программе показывали фортепьяно. Дед Никола выключил телевизор, вернулся к окну и снова устроился на табуретке. Вытряхнув из пачки папироску, он чиркнул спичкой, прикурил, выпустил дым к форточке. Пригревшись у батареи, затих. Полумрак и монотонность дождя погрузили его в думы: рассеянный взгляд скользнул по крышам, и устремился в затянутое тучами небесное пространство.
Когда дед опамятовался, то увидел, что папироска погасла и упала на подоконник. Он бережно пристроил ее на край потрескавшейся керамической пепельницы — на потом. На дворе совсем уже стемнело, в детском саду погасили свет, и только редкие прохожие появлялись на улице.
Будильник не тикал. Дед решил позвонить по телефону, чтобы узнать точное время. Он набрал номер и стал ждать ответа, тихо улыбаясь: абсолютно одинокий человек, дед был искренне благодарен всему тому в мире, что доброжелательно замечало его существование, будь то городская справочная служба или доверчивый голубь, севший на карниз за окном. Время всегда сообщала одна и та же умная дама в седом парике, стальных очках и черном атласном платье; белый кружевной воротничок туго охватывал ее шею. Чтобы иметь возможность говорить, даме приходилось оттягивать воротничок тонким сухим пальчиком. Дама была крайне строгих манер и никогда ни с кем не вступала в лишние разговоры, как бы ее ни упрашивали. Деду Николе нравилось представлять так, хотя он отлично знал, что на другом конце линии находится вовсе не дама, а особое автоматическое отвечающее устройство.
— Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать четыре секунды, — сказало устройство, а потом добавило: — М-м…
Голос был низкий, слегка шипящий.
— М-м… — произнес голос, выдержав паузу.
Что-то было не так, как всегда.
— Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать девять секунд, сто семьдесят восемь миллисекунд…
Это был мужской голос!
Мужчина негромко кашлянул, будто прочищая горло, и затих, как бы ожидая, что скажет дед Никола. На линии что-то шебаршило и потрескивало.
— Двадцать два часа, сорок пять минут, пятьдесят одна секунда, шестьсот семьдесят семь миллисекунд, девятьсот три микросекунды, — сказал мужчина.
Деду Николе сделалось не по себе, и он положил трубку. Присел на диван и принял на всякий случай капли, так и не поняв, который же теперь час. “Фанера-гвозди…” — растерянно пробормотал дед. Некоторое время он хмуро разглядывал корешки книг, стоящих на единственной в его комнате полке, затем тряхнул головой с обесцветившимися, редкими, но непослушно торчащими волосками, и снова набрал код справочной времени. Специальная дама поправила очки, наморщила напудренный носик, исправно отозвалась, вытянула губы трубочкой и наконец старательно запищала сигналами отбоя. Дед в задумчивости отошел от аппарата.
Заглянув в холодильник на кухне, он обнаружил, что небольшой продовольственный запас, оставленный им на вечер, исчез — видимо, молодежь остро нуждалась в закуске. Усмехнувшись, дед стал заваривать чай. Потом с двумя ломтями хлеба выпил большущую кружку, обжигаясь и удовлетворенно отдуваясь. Чай подействовал благотворно: прошла неясная тревога, и дед Никола, вернувшись к себе в комнату, вскоре спокойно уснул.
Предрассветную тишину раскололи громкие и сердитые возгласы: Жека уточнял отношения с подругой. Отношения были сложные: подруга нервно взвизгивала, а Жека в ответ хрипел и квакал, словно помятый саксофон. Продолжая перебранку, они собрались и ушли на работу. “Видать, капризная у него старуха”, — подумал дед Никола. Окончательно просыпаться ему не хотелось: с некоторых пор дед стал замечать, что лучше всего себя чувствует не утром и не вечером, а во сне.
