В марте 1948 года на Лубянке между следователем МГБ В.А. Мотавкиным и арестованной Надеждой Александровной Улановской произошел очень показательный диалог. «Я пыталась его убедить, что я советский человек, — вспоминала Улановская. — Сказала: «Не верю, что вы всерьез думаете, что я шпионка». «Если бы мы руководствовались тем, что мы думаем, мы бы пол-Москвы посадили, — ответил следователь. — Сейчас не 37-й год. Когда мы берем человека, мы точно знаем, что он совершил преступление. Мы не думаем, а знаем, что вы — шпионка. Но шпионы бывают разные. Не обязательно быть завербованной, состоять где-то в списках. Вы давали иностранцам шпионские сведения, потому что вы настроены антисоветски».
Надо заметить, что в чем-то следователь был прав: Улановская действительно была «настроена антисоветски», но «шпионские сведения» иностранцам вряд ли передавала. Просто была откровенна (более, чем следовало бы в то время) с западным журналистом левых взглядов Д. Блонденом, написавшим в 1946 г. роман «Комната на трассе».
Но какая показательная формулировка: «Сейчас не 37-й год»! И как рано — уже в 1948 г.
До сих пор мы часто слышим эту фразу: «сейчас не 37-й год» или наоборот «это же 37-й год». Эти события так глубоко отпечатались в сознании современников, что стали такими же символами как «Октябрь Семнадцатого», «Великий перелом», «22 июня», «9 мая»
Кажется что причин этого две: труднообъяснимая, на первый взгляд, гибель сотен тысяч людей и ощущение иррациональности решений, которые принимает Власть. Каждый из этих факторов в отдельности не привел бы к такому сильному влиянию на общественное сознание. Именно сочетание Иррациональности и Трагедии формирует «образ 1937 года».
Однако «37-й год» начался не убийством Кирова или речью Сталина на февральско-мартовском пленуме. Этот «год» не закончился арестом Ежова в феврале 1939 г. Предпосылки событий уходили в 1918 г., а последствия были заметны и спустя двадцать лет…
Позиция автора этой книги может быть выражена в нескольких тезисах. Возникнув вскоре после прихода к власти большевиков, ВЧК с самого начала оказалась втянута в напряженную борьбу за власть. Уже тогда в систему была заложена возможность того, что чекисты при определенных обстоятельствах смогут играть самостоятельную политическую роль. К лету 1938 г. это случилось — мощнейшая спецслужба вышла из-под контроля высшего политического руководства. Иррациональность трагедии объясняется, прежде всего, этим фактором «двоевластия». Каждый из участников борьбы принимал политические решения, исходя из своей логики, и страна не понимала, что именно происходит. Последствия трагедии оказались настолько серьезными, что и спустя десятилетия к этим событиям возвращались, пытаясь разобраться, что, собственно, произошло.
Ответственность за трагедию несет вся политическая элита СССР второй половины 30-х. 60—0 % этих людей погибли в результате «чистки». Остальные 30 %, и в том числе Сталин, выжили, от этого их вина, не меньше, но и не больше. Единственное их отличие в том, что они могли объясниться с потомками. Они попытались это сделать, оставив официальные документы и мемуары. Теперь мы можем, выслушав их, сделать свой вывод. Это была преступная ошибка. В чем она? В том, что позволили идеологии затуманить свою голову, а политической целесообразности заглушить совесть. В том, что кровь, пролитая в годы междоусобия, ничему их не научила.
В дальнейшем все участники политической борьбы в нашей стране пытались использовать «эффект 1937 года» в своих интересах: рассматривали как возможный прецедент, пытались избежать или пугали возможностью повторения…
Книга посвящена, прежде всего, отношениям между руководством партии и спецслужб, наиболее подробно изучалась возможность партийного аппарата контролировать чекистов и попытки руководства НКВД-МВД играть самостоятельную политическую роль. Именно поэтому участие органов ОГПУ в проведении социалистических преобразований и роль НКВД в годы Великой Отечественной войны не описаны в этой книге. Лишь очень условно события могут быть описаны как «противостояние Партии и ВЧК-НКВД». На самом деле, роли постоянно менялись, и борьба шла между сильными политическими группировками, которые лишь условно связаны были с Лубянкой и Кремлем (точнее, Старой площадью).
Специфика исследования в том, что оно основано на изучении и интерпретации статистического материала, характеризующего ход массовых репрессий и эволюцию социального и национального состава руководителей НКВД. Обычно историки используют статистический материал о репрессиях как иллюстрацию бесчеловечной политики режима. Часто спор идет о количестве жертв, но принципиальный подход не меняется. Однако количество жертв — это следствие реальных поступков сотрудников НКВД. Если «цифры» больше средних по стране, то одних «дел», если меньше средних, то других «дел». Если выяснится, что эти цифры в разных регионах отличаются на порядок, то это следствие разной позиции чекистов. Тогда «слова» (официальные документы и мемуары) нужны нам для того, чтобы объяснить причины этих расхождений — интерпретировать «дела». Этот подход привел меня к тем же выводам, которые сформулированы «школой ревизионистов» (А. Гетти и др.). Кажется, что при интерпретации отдельных событий 1938 года уместно также использование «уликовой парадигмы» К. Гинзбурга.
