Игорь Яркевич
СОЛЖЕНИЦЫН, ИЛИ ГОЛОС ИЗ ПОДПОЛЬЯ
Если бы я был Александр Исаевич, Галина Вишневская и Мстислав Ростропович дали бы мне возможность пожить на своей даче, а мимо бы шли люди как люди, и каждый говорил бы: - Страдалец!
Иногда ко мне как бы невзначай подходили делегации сердобольных евреев и предлагали эмигрировать в Израиль, а я бы им отвечал, что место писателя рядом с койкой его народа, и разносился бы привкус оскомины. По ночам мне бы снились апельсины в Яффе и горький запах пустыни, но утром я бы ни о чем не жалел.
Если бы я был Солж, ко мне в Рязань приехал бы Твардовский и увез бы мою рукопись в Москву - там меня печатают и принимают в Союз писателей, а так меня, просто онаниста, отовсюду гонят и левые и правые, хотя я сочувствую народному горю ничуть не меньше, чем Солж. Многие известные люди - не только Галя и Слава - гордились бы знакомством со мной, а так все поскорей стараются забыть бедного онаниста, меня. В конце концов, будь я Солж, к голосу моему прислушивалась бы Россия и, когда меня (т.е. Солжа) пытались бы оболгать нехорошие неврастеники, им бы отвечали:
- Не трогай, это святое. Он первый, кто расставил точки над i.
Никто меня не любит - а вот в том случае, если бы я был Солж, - девочки, юные совсем, груди еще не сформировались, попки торчат в разные стороны, засыпают с моими книжками под подушкой, им звонят, их зовут - а они отвечают:
- Я не могу, я занята, у меня... - и таинственно дышат в трубку, бедные козочки.
Был бы я Солж, дружил бы я с Беллем и мы бы с ним презрительно морщились при аббревиатуре КГБ, ненавидели бы тоталитаризм в любом его проявлении, даже в латентном. Тысячи диссидентов - а каждый из них неоднозначен - искали бы в моих книгах Путь и каждый день, по многу раз напиваясь, называли бы меня Лев Толстой нашей эпохи.
Если бы я был Солж - у меня бы родился сын, и его бы крестили в церкви на Кропоткинской, и многие, проходя потом мимо, шептали:
- Здесь! - и показывали бы пальцем. Затем шли бы в метро, .забывали - но все равно это что-нибудь да значило.
Когда бы я был Солж, меня бы представили к награде, и все равно - получил бы я ее или нет - это, безусловно, было бы событием. А так - в детстве я выиграл соревнование по настольному теннису, и никто не обрадовался, и меня даже обидели потом, сказав: - Опять онанисты обошли честных. Вот если бы я был Солж, ко мне приходило бы много молодых писателей, еше румяных, со своими первыми произведениями. Да и вообще много бы людей приходило, и женщин, и мужчин, и каждому было бы что сказать мне, и мне было бы каждому что ответить. А потом они бы уходили окрыленные. А вокруг бы цепью стояли агенты КГБ... А так я порой неделю слова живого не слышу.
Одно слово правды весь воз перетянет. Будь я действительно Солж, я бы написал письмо на съезд русских писателей, после чего власти стали бы меня упрекать, что я говно. На самом-то деле говном были они, власти, поскольку вся Россия стонала, демократии никакой не было, твердая поступь тирана, всякое свободное слово удушалось - и когда бы не вековечное терпение, а мы, зажравшиеся, уже все забыли и потеряли все чувства... И вдруг я бы узнавал, что некоторые ростки поднимаются то там, то тут, народ ушел в себя, и там, внутри, костер разгорался бы, а потом, когда тирания ушла бы, вылезли наружу мелкие дела и делишки их, обо всем рассуждающих за чужими и временно надежными спинами, так никогда ничему не научившихся ни на своем, ни на чужом горьких опытах, на все готовых только ради собственного блага, и столько вони грязной такой было бы вокруг, ибо занялись бы они, несмотря на все обещания, только решением собственных дел и знать бы они не хотели вековечных проблем переплетения. И уже нельзя было бы остановить тогда пожар, не вчера разгоревшийся. Семь раз отмерь, один раз того. Был бы я в самом деле Солж, исторические и какие другие параллели сошлись бы вокруг меня - Столыпин ленин павлик морозов мороз красный нос - все бы они всегда были рядом со мной масоны лейб-масоны прочая нечисть, сделавшая себе кормушку из нашего поля - и если бы не Христов светлый праздник... как бы я тогда верил в Бога и Божьих любимцев!
И ведь будь я Солжем, то смог бы оборотиться вокруг себя и посмотреть свежим взглядом, много унесшим с собой взглядом, много повидавшим взглядом, взглядом даже не своим, а родственников и друзей своих взглядом - и самые простые веши, спокон веку скрученные внутри, кровью вспоенные, кровь приносящие и уже ставшие самой кровью, открылись бы мне - о, тогда бы я наконец понял их, говорящих спасибо за каждый дармовой кус хлеба. И ведь не ведают бедные щенята петербургской суки, что коснется их беда в виде пропажи дармовой похлебки, коснется детей их, а ведь будет уже поздно... Эх, как завело меня, бедного онаниста! Давно так не заводился, а все потому, что в августе ночи душные, уснуть невозможно, а Петя Блюдс-кий, друг мой любезный, в соседней комнате ворочается и бабу свою ворочает, а она уже спит почти что и ни на что не реагирует... Петя с утра скажет:
- На что руку поднял, ублюдок? На святое, на Солжа!
