О том, что Башков — бывший бухгалтер Новосибирского Торга — сумел сбежать из-под стражи еще до начала следствия, я узнала, как только выписалась из больницы.
Хотя могла бы догадаться об этом раньше.
Навещавший меня полковник Приходько привез мне в больницу по моей просьбе — как-никак, я имела самое непосредственное отношение к тому, что вся шайка расхитителей оказалась под следствием,— копии первых следственных документов, но о побеге главного бухгалтера ничего не сказал. Не найдя протоколов допросов Башкова, я подумала, что следователи решили на первых порах допросить второстепенных участников.
Все оказалось не так…
В больнице я пробыла более недели. Невольное купание в осенней воде Обского моря обошлось мне дороже, нежели я могла предполагать: не считала себя неженкой, да и по плаванию имела первый спортивный разряд. Жестокий приступ радикулита несколько дней не давал мне даже подняться с постели.
Полковник Приходько предлагал место в городской больнице Управления, но я попросила оставить меня в Ордынске.
На это были свои причины.
Во-первых, Петр Иваныч тоже лежал здесь, только на первом этаже, в кардиологическом отделении. Оставлять его одного не хотелось, а двигаться врачи ему запретили настрого.
Во-вторых, меня — в свою очередь — мог чаще навещать Максим Крылов.
Он заходил каждый день, приносил неизменную бутылочку с облепиховым соком, и все это, вместе взятое, видимо, ускорило мое выздоровление.
Меня выписали, а Петру Иванычу пришлось еще остаться.
Он храбрился, говорил врачу, что чувствует себя «превосходно!» — его любимое слово — и порывался уехать вместе со мной, но лечащий врач заявил, что, учитывая характер больного, ему будет полезно полежать еще с недельку.
Домой в Новосибирск меня отвез на своем «Запорожце» все тот же Максим.
День был самый осенний, пасмурный и холодный. Деревья и кусты по сторонам шоссе понуро опустили к земле тяжелые ветви с желтыми мокрыми листьями. Максим нарядил меня в свою меховую куртку и такие же сапоги, которые взял у своей сестры. Всю дорогу рассказывал занимательные редакционные истории — подозреваю, он кое-что и присочинял для пущего интереса.
Конечно, он догадывался, что я работаю в милиции, хотя бы по тому, как часто навещал меня полковник Приходько; хотя тот приходил в штатской одежде, Максим знал его в лицо. Однако в больничной карточке я была записана как товаровед — и для всех я так и должна была оставаться товароведом, пока мое начальство не сочтет нужным сделать гласной мою настоящую профессию.
Видимо, Максим это понимал и не проявлял излишнего любопытства.
Город встретил нас мелким дождём, пополам со снегом. На четвёртый этаж в свою квартиру я поднялась не так резво, как раньше. Максим шел позади и, наверное, заметил это, но, зная, как я не люблю ненужного сочувствия, промолчал.
Я оставила его пить кофе.
На кухонном столе уже изрядно запылившаяся — так давно здесь не было хозяев — лежала записка Петра Иваныча: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра!». Ниже моя приписка: «Уехала на море. Вернусь завтра!»
Восклицательный знак был поставлен мною ради бравады… а он чуть не оказался последним восклицательным знаком в моей жизни. И это «завтра» для нас обоих растянулось чуть ли не на полмесяца…
Максим на кухне занял место у стола — там я не запиналась за его ноги. Я включила чайник, сняла с полки жестяную банку с кофе, и тут какая-то зловредная соринка попала мне в глаз. Она была острая и неудобная, попытка промыть глаз водой ни к чему не привела. Тогда Максим зачинил спичку столовым ножом, усадил меня на стул. Я запрокинула голову, он низко наклонился…
— Вот она!— Максим победоносно поднял спичку.
Я плохо видела сквозь слезы и поверила ему на слово.
— Не мешает? — спросил Максим.
— Не мешает, спасибо… А я ожидала, что вы меня поцелуете… попутно.
Почему мне нравилось смущать его такими бестактными, если не дурацкими фразами, я и сама не знала. Может, это было бессознательное женское кокетство, а может, мне просто нравилось ощущение власти над сильным мужчиной, когда чувствуешь, что он к тебе неравнодушен и твои слова что-то для него значат. Петр Иваныч говорил, что каждая женщина старается завоевать мужчину, подчинить его волю своей, а если это ей в конце концов удается, она часто не знает, куда с таким мужчиной деваться.
Мне вспомнилось вдруг — когда я в больнице спросила Максима, какими способами ему удалось привести меня в чувство, он так же смутился, покраснел и сказал, что ничего, кроме растирания, не пришло ему в голову. Он как бы извинялся за такой недозволенный способ, когда спасал меня, окоченевшую, от возможной смерти.
Вот и сейчас он не стал отшучиваться.
— А вам хотелось, чтобы я вас поцеловал?
Тут мне самой пришлось задуматься.
— Не знаю, Максим.
— Вот и я не знаю. Не уверен, что вы этого желали.
Я тоже без улыбки посмотрела в его темные спокойные глаза:
— Хороший вы человек, Максим. В вас, наверное, часто влюблялись женщины.
— Что-то не замечал.
— Наверное, потому, что вообще мало уделяете им внимания.
Меня тянуло спросить, много ли внимания он уделял своей жене, но ее уже не было в живых, вопрос был явно неуместным… Тут зашипел чайник, и я принялась готовить кофе «по-бразильски», по рецепту Петра Иваныча.
