Хэл Гарретсон протянул руку через постель и погладил голое плечо жены. Его прикосновение было нежным, но требовательным.
Энн пошевелилась, ее тело казалось напряженным из-за множества опасений, наполнявших ее мозг. Украдкой взглянула на стоявшие у кровати часы. Всего лишь два часа осталось до события, которое может изменить их жизнь. Вознесет их еще выше, на вершину мечтаний… либо разрушит с треском все их надежды, сбросит оземь.
В прикосновении Хэла прибавилось настойчивости, и, подавив вздох, Энн повернулась и поцеловала мужчину, который был ее любовником, другом, партнером уже почти двадцать лет. Его сильные руки ласкали ее упругие ягодицы, затем коснулись плеч и скользнули к груди. Знакомые, родные руки, родные прикосновения.
Обычно, когда они любили друг друга, Энн отдавала себя до конца, находя утешение и душевное обновление в их страсти. Но на этот раз она занималась любовью механически, отрешенно, стараясь доставить мужу удовольствие своим телом, в то время как ее мысли витали где-то еще, репетируя, что она будет делать и говорить сегодня вечером. Она нежно простонала, когда он вошел в нее, как стонала всегда, сжала в своем сокровенном месте мускулы, чтобы туже обхватить его, как он любил. Приподняв ее, он подсунул подушку ей под ягодицы, Энн обхватила стройными ногами зад Хэла, притягивая его ближе. А когда он начал ритмично двигаться, проникая до самой ее сердцевины, Энн закрыла глаза, приказывая себе быть вместе с мужем, стараясь отогнать прочь все мысли. Но чем больше старалась, тем дальше казалась себе от постели. И когда почувствовала, что его тело напряглось в предвкушении освобождения, издала слабый крик, слегка содрогнулась – и понадеялась, что это получилось у нее убедительно.
– О, малышка моя, – пробормотал он, медленно отпуская ее, – как с тобой хорошо… Ты всегда даешь как раз то, что мне нужно.
Слава Богу, подумала она, Хэл не заметил, насколько она была занята другими мыслями и рассеянна. Ведь она не переживет, если он разочаруется в ней.
– Ну, и каково заниматься любовью со следующим президентом Соединенных Штатов? – спросил он беззвучно.
– Вдвое слаще, чем с простым сенатором, – ответила она с весельем, которого не чувствовала, стараясь не замечать свинцовую тяжесть беспокойства, которое грызло ее каждую минуту. – А тебе не кажется, что в спальне Линкольна будет еще лучше?
Он поднес указательный палец к губам и кивнул в сторону сумрачного портрета Ленина, осторожно напоминая, что комната может прослушиваться. Энн испытала мгновенную панику. Неужели она легкомысленно произнесла что-то, что может повредить Хэлу, быть использовано против него?
– Расслабься, – сказал он с улыбкой. Я просто пошутил… Наши парни из посольства вычистили этот номер сегодня утром.
Она постаралась улыбнуться так же весело, как и он, и почувствовать себя такой же уверенной в себе.
– Какого черта, – сказала она, даже если Большой брат и подслушивает, мы, может, показываем хороший пример для товарищей. Как в старые времена… занимаемся любовью, не войной, ведь верно?
Звонок телефона не дал Хэлу ответить. Он сел на постели, и Энн смотрела на его атлетическую спину, когда он брал трубку. Хорошая мускулатура, ни унции жира. Уж точно, подходящая древесина для президента, размышляла она с гордостью.
Из последовавшей вслед за этим короткой телефонной беседы Энн поняла, что звонил Фил Маккинни, помощник Хэла и постоянный возмутитель спокойствия; он напоминал Хэлу, что пора начинать собираться на прием. И действительно, уже пора покинуть надежное убежище – объятия мужа – и повернуться лицом к другим обязанностям жены сенатора: идти и очаровывать мужчину, который обладает достаточной властью, чтобы помочь Хэлу попасть в Белый дом – либо лишить их всех шансов выиграть.
Мысль о том, что им сейчас предстоит, заставила Энн бегом броситься в старомодную ванную комнату их огромного гостиничного номера – помпезную мраморную палату, выглядевшую так, словно ее перенесли сюда из какого-либо царского дворца. Русские определенно знают, как угодить гостям, подумала она; только вот их собственный народ пребывает в жалком состоянии. Будь осторожна, – предостерегла она себя, выбрось все эти критические мысли из головы; последнее, чего ей хотелось, так это того, чтобы у нее вылетело невзначай во время приема и обеда какое-нибудь негативное замечание. И успокойся, ради всех святых, успокойся! Ты должна держать себя под контролем.
Машинально она пошарила в косметической сумочке и выудила оттуда флакон с зелеными пилюлями. Слава Богу, что они есть у нее, подумала она, вытряхивая одну на ладонь. Она плеснула из серебряного графина воды в стакан, проглотила пилюлю и постояла у раковины, дожидаясь – с мольбой, – когда подействует волшебный препарат. Глядя в зеркало и внимательно следя за своими глазами, она увидела момент, когда пилюля сработала, внезапную искру, и тогда почувствовала себя зарядившейся энергией и уверенностью в себе, в чем отчаянно нуждалась. Все будет прекрасно, смогла она теперь сказать себе, все под контролем.
В глубокой ванне, у которой вместо ножек были четыре мощных лапы с когтями, она быстро искупалась в прохладной воде, а затем вернулась к своей косметичке, содержимое которой она выстроила в боевом порядке, соответственно очередности применения. Планирование и организация. Эти уроки она усвоила уже давно, во времена Конгресса, вместе с еще одним уроком: политика – это арена, не прощающая ошибок, она благословляет победителей и забывает неудачников.
