Они меня поимели. Завтра я сяду на электрический стул. Но все равно я об этом напишу, я хотел бы все объяснить. Судьи ничего не поняли. Ведь Слэкс уже умерла, и мне было трудно об этом рассказывать, зная, что все равно не поверят. Если бы Слэкс могла выбраться тогда из машины. Если бы она могла прийти и все рассказать. Ну да хватит об этом, уже ничего не попишешь. В этой жизни.
Заморочка в том, что когда ты шофер такси, у тебя заводятся свои привычки. Рулишь весь день и, хочешь не хочешь, знаешь все районы как свои пять пальцев. Одни тебе нравятся больше, чем другие. Я знаю ребят, которые, например, дали бы скорее искромсать себя на куски, лишь бы не везти клиента в Бруклин. Ну а я, я это делаю охотно. Я хочу сказать, делал охотно, потому что теперь уже никогда больше не смогу это делать. Вот так завелась и у меня привычка: почти каждый вечер я зависал на час в «Тысяче чертей». Однажды я туда привез одного клиента, пьяного в стельку, он захотел, чтобы я вошел вместе с ним. Когда я оттуда вышел, то уже знал, какие девочки там водятся. И с тех пор, вы наверняка скажете, что это глупо…
Каждый вечер я туда заезжал около часа ночи. В это время она выходила. У них в «Чертях» часто были певицы, и я знал, кто она такая. Они звали ее Слэкс, потому что она чаще всего была в штанах. В газетах писали, что она была лесбиянкой. Почти всегда она выходила с одними и теми же двумя типами, своими партнерами, пианистом и бас-гитаристом, и садились они в машину пианиста. Укатывали куда-нибудь поразвлечься, но возвращались обратно к «Чертям» и заканчивали вечер там. Я узнал это уже потом.
Я никогда не стоял там долго. Не мог оставаться пустым, там и стоянка ограничена, и клиентов всегда больше, чем где бы то ни было.
В тот вечер, когда все началось, они переругались, и похоже, не на шутку. Она залепила пианисту кулаком прямо в рожу. Эта цаца била не слабо. Она завалила его; как легавый. Парень, правда, был бухой, но, думаю, даже по трезвости он бы не устоял. Ну а пьяный тем более, он так и остался лежать на земле, а второй парень пытался его оживить и отпускал ему такие затрещины, что, казалось, башка сейчас отвалится. Я так и не увидел, чем все это закончилось, потому что она подошла, открыла дверцу такси и села рядом. Затем щелкнула зажигалкой и посмотрела мне прямо в лицо.
– Вы хотите, чтобы я включил свет?
Она сказала «нет», погасила зажигалку, и я поехал. Я спросил у нее адрес не сразу; только когда мы уже свернули на Йорк-авеню, я вспомнил, что она так и не сказала, куда ехать.
Вам смешно, да? Вы думаете, что с моими-то габаритами и мускулами я мог запросто отделать эту сучку. Нет, вы бы тоже ничего не смогли сделать, увидев рот этой девчонки и то, как она себя вела в машине. Бледная, как труп, да еще эта черная дырка… Я смотрел на нее сбоку и ничего не говорил да время от времени поглядывал на дорогу. Я не хотел, чтобы легавый увидел нас вдвоем на переднем сиденье.
Говорю вам, вы даже не можете себе представить, в таком городе, как Нью-Йорк, и так мало людей в ночное время. Она то и дело сворачивала на какие-то улицы. Мы проезжали мимо целых кварталов и не видели ни души, иногда встречались двое-трое прохожих. Бродяга, иногда женщина, люди, возвращающиеся с работы; есть магазины, которые открыты до двух или трех часов ночи или даже круглые сутки. Каждый раз, когда она видела кого-нибудь на тротуаре справа, она дергала руль и проезжала у самого тротуара, как можно ближе, притормаживала и, поравнявшись с прохожим, внезапно жала на газ. Я по-прежнему ничего не говорил, но когда она это проделала в четвертый раз, я спросил у нее:
– Зачем вы это делаете?
– Думаю, что это меня забавляет.
Я ничего не ответил. Она посмотрела на меня. Мне не понравилось, что она продолжала вести машину, а смотрела на меня; машинально моя рука потянулась к рулю. Не подав виду, она ударила меня по руке правым кулаком. Боль была адская. Я выругался, а она снова рассмеялась.
– Когда они слышат шум мотора и отпрыгивают, это так забавно…
Она наверняка видела собаку, перебегающую улицу, и я хотел вцепиться во что-нибудь, чтобы удержаться на месте, когда она даст по тормозам, но вместо того, чтобы затормозить, она нажала на газ, и я услышал глухой стук удара о капот тачки, которую изрядно тряхануло.
– Черт! – выругался я. – Ничего себе! От этой собаки у меня, наверное, весь капот смят…
– Заткнись!
Казалось, она была в полной отключке. Глаза у нее были мутные, и машину вело из стороны в сторону. Через два квартала она остановилась у тротуара.
Я хотел выйти и посмотреть, что с решеткой радиатора, но она схватила меня за руку. Она дышала тяжело, как ломовая лошадь.
Ее лицо в тот момент… Я не могу забыть ее лицо. Видеть женщину в таком состоянии, когда сам ее до этого довел, это еще ладно, чего ж плохого… но когда и думать об этом не думал, а она вдруг вот так… Она сидела не шевелясь и только сжимала мою руку изо всех сил. На ее губах заблестела слюна. Уголки ее рта были влажные.
Я выглянул наружу. Я даже не знал, куда мы заехали. Вокруг не было никого. Ее штаны на молнии снимались одним махом. Обычно в тачке как следует не оттянешься. Но тот раз я буду помнить всегда. Даже когда ребята мне завтра утром забреют голову…
