Андрей Смирягин
СМЕШНОЙ НАРОД
Все-таки смешной народ, эти люди. Как в окно к ним с ветки не заглянешь, так всегда что-то любопытное начнешь наблюдать. А то и какую плохо лежащую вещичку пристроить понадежнее повезет. Кой черт они нам нужны, я и сам не пойму, но быть обладателем такой ценности невероятно льстит. Вот, например, недавно мне красивая брошь людьми подарена была, так полстаи от зависти чуть не передохло. А досталась она мне при обстоятельствах, которые до сих пор глубоко переживаются у меня внутри, о чем сейчас и расскажу.
Нам-то, воронам, в общем на людей с высокого столба нагадить. Только и пользы от них, что жрут неаккуратно - от голода с ними трудно помереть. Но если хочешь кроме жратвы еще и радость себе доставить, изволь потрудиться и проявить сноровку. Вот как я. Как только они себе большой свет выключают и зажигают много маленьких, я на ветку, что поближе к дому, усаживаюсь и за их поведением наблюдение веду.
В тот раз я облюбовал себе одно человечье гнездо. Он красавец в зеленой форме с кажанной портупеей, вся грудь в разноцветных железках. По всему видать - важная птица. Она - само очарование: кудри, платьице, походочка - не будь я пернатым, завидовал бы страшно. И ко всему еще маленькая копия ее. У ребенка те же кудри, коротенькое платьице и личико, увидишь только у ангелочка. Вечером они крутят ручку железному ящику с музыкой и усаживаются за один стол, пожрать добытое за день. Самец что-то весело рассказывает, а две его самки неумолкая хохочут - сам бы рассмеялся, умей мой клюв такие трюки. Потом взрослая осыбь отправляет своего птенчика спать в соседную комнату, и пока женщина убирает со стала аппетитные остатки, он сидит склонившись над маленькой птичкой и о чем-то шевелит губами.
Потом родители и себе большой светильник тушат и забираются в постель. Тут я обычно, щадя свою стыдливость, отвожу взгляд. Конечно, если и взглянешь иной раз, то только так, ради любопытства. Все-таки занятный народ, эти люди. Простой процесс размножения они превратили черт знает во что. Впрочем, к моему удивлению, когда я попробовал кое-что из увиденного в стае показать, так вороны чуть с ума не посходили, а от предложений дружить со мной отбою не стало. Но больше всего меня удивляло не это, а то что остаток ночи они проводили в бесконечных разговорах, по-видимому о чем-то важном, если их предпочитали даже сну.
Между тем с некоторого времени я стал замечать, что наблюдения за милой семейкой веду далеко не один. Как-то перелетев с ветки на ветку, я случайно заглянул в соседнее окно. Там лысый гражданин, выставив на обозрение всему миру свой зад, прилепился к замочной скважине двери, что вела в соседнее гнездо. Под утро лысина садилась за письменный стол, доставала белый лист бумаги и с помощью обгрызаной палочки изрисовывала его закорючками. Я замечал и раньше за людьми эту странную любовь к корябанью черным по белому, но тогда смысл некрасивых каракуль показался мне почему-то особенно отвратительным и зловещим.
Несколько дней спустя я опять прилетел к знакомым окнам. Когда они окончательно угомонились, и я уже совсем было собрался и сам клюв уронить, как здесь произошло следующее событие. К дому под'ехали две черные машины, похожие на гиганских жуков, из которых повыпрыгивали ловкие мужчины в военной форме. Минуту спустя, впущенные лысым соседом, они уже нагло барабанили в дверь разбуженной семьи.
Ну, подумал я, сейчас он им покажет. Ведь меня самого дохлыми крысами не корми, дай только толпу хамов, покусившихся на мое гнездо, разогнать. Помню, прошлой весной пока я за ветками для стоительства летал, несколько залетных фраеров попробовали к моей дуре пристать, так до сих пор на заднице перья отращивают.
Нет, смотрю, он и не думает клеваться. Покорно одевается, обнимает ее, целует своего птенца и, сопровождаемый обнаглевшими чужаками, покидает гнездо.
И что же я увидел неделю спустя. Я чуть не разбился насмерть, свалившись с ветки, пока протирал глаза. В обществе моих птичек лысый стервятник, как ни в чем не бывало, жрал сахарные куски, запивая их дымящейся коричневой жидкостью. Ну где, скажите, совесть у этих куриц - кормить чистейшим сахаром паразита, подло завладевшего правами на гнездо. Хотя нет, на птенца я грешу зря. Девчонка таки задала мамаше в середине вечера хорошую трепку пера, за что и была тут же отправлена шлепками по заду в постель.
Бедняжка в одиночестве так плакала, так убивалась, что ее сахаром обжирается грязный вор, что мое сердце просто разорвалось на мелкие клочки. Не знаю, какое видение мне пришло, но я вдруг увидел в сжавшемся, подрагивающем от рыданий теплом комочке собственного детеныша. А у меня, как у всякой удачливой вороны, по тайникам не то что паршивый сахар, рахат лукуму сыскать можно. Через мгновение я уже спланировал к ее окошку и осторожно постучал клювом по стеклу, в котором держал засахаренный орешек. Она сначала, как все лишенные нашего острого глаза, долго соображала откуда идет звук. Но скоро ей все же хватило ума вглядеться в темень окна. Я и раньше не был высокого мнения об умственных способностях людей, но здесь совсем разочаровался, пока она трясла головой, терла глаза и отганяла видения. Наконец она поняла очевидную даже для самой разбитой на голову вороны вещь, что я великодушно предлагаю пожрать ей невероятно вкусную пищу.
