СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР
перевод М. Загота
На душе у директора цирка было муторно. Зрители уже давно не налили валом, а те, что все-таки забредали на представления — в основном дети, — постоянно ерзали, грызли сладости, сосали леденцы, а то и просто болтали друг с другом, забыв, зачем они сюда пришли. Только при виде пони глаза у детворы или девочек постарше зажигались огнем. Шутки клоунов повисали в воздухе, потому что были плоскими, такими еще удавалось рассмешить публику до 1939 года, но после этой знаменательной даты у людей как-то пропало желание смеяться по любому поводу, да и вообще они изменились. Не раз до слуха директора доносилось слово «скукотища», и, естественно, он был от этого не в восторге. Чем их пронять? Может, шутками еще глупее, еще тупее старых? Чтобы стрела номера была направлена не в глаз, а в бровь, а то и вовсе в белый свет, чтобы присутствовал элемент дурости, когда можно посмеяться и над шуткой, и над шутником: он как бы ненароком высмеивает сам себя — может, так? А то клоуны тараторят — не остановишь, да толку чуть: в их бессмыслице для нынешней публики слишком много смысла, слишком много конкретного. Уж пусть несут полную ахинею, вдруг будет лучше? Им надо изменить манеру, уразуметь, чем все-таки можно рассмешить людей, если они еще не разучились смеяться. Но беда в том, что директору самому перевалило за пятьдесят, и шутки никогда не были его сильным местом, даже в прежние времена. Каким это словечком все нынче щеголяют: «утонченный»? Зрители стали слишком утонченными, даже дети. Казалось, они уже видели и слышали все, даже те, кто по возрасту никак не мог видеть и слышать всего.
— Как быть? — спросил директор жену. Они стояли под большой трапецией, которую только что закрепили, и размышляли: сколько пустых мест во время первого представления так и останутся пустыми? — Надо что-то придумать, иначе у нас будет бледный вид.
— С клоунадой вряд ли что придумаешь, — заметила жена. — Тут дело такое — как-нибудь само образуется. Времена меняются, еще вчера было не модно, а сегодня опять в ходу. Возьми, к примеру, старинные танцы. Но кое-что сделать все-таки можно.
— Что?
— Вставить в программу опасный, по-настоящему опасный номер. Это зрителям никогда не наскучит. Знаю, тебе такие номера не по нраву, да и мне не очень, но когда у нас шла «Стена смерти»…
Под тонкой рубашкой на широченной груди мужа дернулись мускулы.
— Сама знаешь, чем тогда кончилось.
— Знаю, только нашей вины в том не было. Никто и не думал на нас собак вешать.
Он покачал головой.
— Такие случаи всех будоражат. Я помню, народ к нам повалил, будто медом намазали — посмотреть на то место, где человек убился. А у циркачей — трясучка, бог знает сколько времени не могли в форму войти. Если ты предлагаешь новую «Стену смерти», я против… да и где взять такого смельчака? Да еще чтобы на велосипеде с ним лев сидел — для пущей привлекательности.
— Что ж, на этой «Стене» разве свет клином сошелся? Есть и другие номера, по-настоящему опасные. Опасность — вот что привлекает народ.
— Что ты предлагаешь?
Прежде чем она успела ответить, к ним подошел работник цирка.
— Надеюсь, не помешал, — извинился он. — Там за дверью человек, хочет с вами поговорить.
— О чем?
— Похоже, работу ищет.
— Приведи, — распорядился директор.
Работник ввел посетителя и тотчас ушел. Перед директором предстал высокий блондин с рыжеватыми львиными глазами и редкими усами. Возраста неопределенного — наверное, лет тридцати пяти. Он стянул с головы видавшую виды бурую полотняную кепку и молча ждал.
— Мне сказали, вы ищете работу, — заговорил директор, а жена его пыталась взглядом оценить пришедшего. — У нас, знаете ли, труппа заполнена. И людей с улицы мы, как правило, не берем. У вас есть рекомендации?
— Нет, сэр.
— Тогда, боюсь, мы вам ничем не поможем. Но, любопытства ради, что вы умеете делать?
Словно прикидывая высоту, мужчина метнул взгляд в точку, где две штанги большой трапеции уходили в холст.
— Я могу прыгнуть с высоты шестьдесят футов в бак восемь футов длиной, четыре фута шириной и четыре фута глубиной.
Директор уставился на него.
— Правда? — спросил он. — Но тогда вы тот человек, который нам нужен. Можете показать, как вы это делаете?
— Да, — последовал ответ.
— А ничего если на поверхности воды будет гореть бензин?
— Пусть.
— Бак у нас есть? — спросила жена директора.
— Есть старый, для русалки. То, что надо. Пусть тащат сюда.
Пока втаскивали бак, незнакомец огляделся по сторонам.
— Что, сомнения берут? — спросил директор.
— Нет, сэр, — ответил мужчина. — Купального костюма у меня нет, вот в чем загвоздка.
— За этим дело не станет, — заверил его директор. — Я покажу, где переодеться.
Отведя незнакомца в раздевалку, он вернулся к жене.
— Думаешь, пусть прыгает? — спросила она.
— Пусть, сам ведь вызвался. Ты хотела опасный номер, вот и получай.
— Знаю, но… — Слова ее потонули в грохоте, это на тележке привезли бак — полый двойной куб, похожий на саркофаг. На свинцовых ребрах куба резвились рельефные русалки. Покряхтывая и поругиваясь, рабочие арены собрали его, в нескольких футах от осевого столба. Подтянули к водопроводному крану шланг — и скоро в бак, урча и фыркая, полилась вода.
