В музее стояла копия статуи Аполлона. Оригинал занимал почетное место на Олимпе в далеком Пелопоннесе. Полуобнаженный бог возвышался на своем пьедестале во всем величии мужественной красоты. Легкий хитон спадал с плеча, мраморные складки небрежно свешивались с запястья. Крупные локоны покрывали голову. Пустые каменные глаза смотрели туда, куда указывала повелительным жестом рука с отсутствующей кистью. С первого взгляда можно было обмануться женственной округлостью щек и подбородка, чувственными, по-девичьи припухлыми губами; но от самой фигуры веяло силой, пожалуй, даже с оттенком жестокости, придававшей особую прелесть богу, пронесшемуся по олимпийскому небосклону в огненном великолепии солнечного блеска.
Перед статуей стояла девушка лет двадцати с мокрым от слез лицом. Классические черты придавали ей сходство с юными греческими богами. Она была стройной блондинкой с тяжелой копной волос, перехваченных на затылке узлом. Изящный профиль резко контрастировал с холодным мрамором, благородный облик дышал теплотой, за серыми сощуренными глазами скрывался человеческий разум, а мыслящие существа, как известно, обладают памятью и способностью к душевным страданиям.
«Семь раз придется ей лить слезы перед Аполлоном, — сказал он, — прежде чем ей удастся освободиться от связывающих ее оков, какими бы они не были» — Джино Никкарис любил подражать дельфийскому оракулу, выражаясь пространно и вычурно. При этом так же туманно. Язык у него был подвешен хорошо, и его мистические изречения можно было толковать как угодно. Минуло уже пять лет с тех пор, как она повстречала Джино, стоя на том же самом месте, со слезами глядя на мраморного бога. Статуя не имела к ее горю прямого отношения — тремя месяцами ранее семнадцатилетняя девушка потеряла отца, и еще не утихла боль утраты. Она стояла спиной к шумной воскресной толпе посетителей, бестолково снующих по музею, ставшим для девушки вторым домом. В этом музее много лет проработал ее отец.
Джино, знающий досконально каждую черточку оригинала, лишь мельком глянул на копию; его внимание привлекла Доркас Брандт, в ней явно угадывалось греческое происхождение — ее корни уходили далеко в прошлое, прапрабабушка была гречанка и носила имя Доркас. Джино был на десять лет старше Доркас, но что значат для Аполлона какие-то десять лет. Молодость Доркас даже импонировала ему. Кажущаяся беспомощность юности, неопытность о многом говорили искушенному жизнью, прожженному страстями мужчине. Она должна была стать игрушкой в его руках. Доверчивая одинокая девушка не имела никакой возможности устоять перед мрачным обаянием, исходившим от Джино.
В нем ничто не напоминало эллинских предков, не считая того, что его отец был родом с острова Родос. Он унаследовал внешность от матери-итальянки. Но смесь горячей крови родителей-южан определила его вспыльчивый необузданный нрав, непостоянство, жесткость, словом, он олицетворял собой полную противоположность невозмутимо спокойному олимпийцу…
За ее спиной раздался голос, и она поспешно обернулась, застигнутая врасплох, как будто прошлое заглянуло ей через плечо. Но это был всего лишь музейный смотритель, хорошо знавший ее отца и ее саму еще ребенком.
«Кого я вижу! Неужели Доркас? Вернее, я хотел сказать, миссис Никкарис. Я с прискорбием узнал о крушении самолета. Ваш муж…»
Он заметил слезы в ее глазах, но неправильно истолковал их, а у Доркас не было желания пускаться в объяснения.
«Благодарю вас».
Как ему рассказать, что эти слезы не имеют отношения к Джино, что ей просто жаль девочку Доркас Брандт, которую уже не вернуть, так же, как невозможно вернуть прошлое.
«Я скоро уезжаю. В Грецию. Я буду работать секретарем у мисс Фаррар. Хоть какие-то перемены; к тому же работа интересная».
Ее сбивчивая скороговорка прозвучала крайне беспомощно, но разве опишешь в двух словах, что значила для нее вся эта поездка. Она рвалась вновь почувствовать вкус к жизни, стряхнуть с себя наваждения прошлого, растопить под золотистыми лучами греческого солнца лед, сковывавший ее душу. К тому же, это было для нее своего рода паломничество — в память о дорогих людях из ее жизни. Плюс ко всему, она страстно надеялась отыскать жену Маркоса Димитриуса; ей необходимо было увидеть эту женщину, поговорить с ней и, если возможно, узнать, наконец, всю правду о случившемся.
Сторож тепло пожал ей руку, пожелав удачной поездки. Глядя ему вслед, Доркас думала о Маркосе, также много лет проработавшем в музее и ставшем ей самым близким человеком после смерти отца. Он очень поддерживал ее всегда, а особенно в тот плачевный год ее брака с Джино. Маркос собирался оставить работу и уехать на родину, но трагическая смерть оборвала его планы. Доркас напряглась, стараясь подавить внезапно нахлынувшую боль воспоминаний.
В определенном смысле Джино погиб так же неистово, как и жил — заживо сгорел в объятом пламенем самолете. Но и из небытия он продолжал вмешиваться в ее жизнь. Доркас могла выжить, только избавившись от этого наваждения, только разорвав липкую паутину лжи, которая опутывала ее эти годы, иначе этот бесплотный призрак поглотит ее и увлечет во тьму. Ей не пережить еще одного нервного потрясения. Медсестры, доктора, нет, этому больше не бывать! Как сказала Фернанда Фаррар — правда, без большой уверенности в голосе, она должна начать жизнь заново.
![Атмор Холл [Женщина в зеленом]](/storage/book-covers/53/5340fb38bd0fa522b9ef2db747d92ca861a5e2f0.jpg)
