Мы сидели в жарких кожаных креслах канцелярии Н-ского училища, говорили о предстоящих стрельбах. В широко открытые окна с обожженного солнцем пустынного плаца тек душный парной воздух.
Под окнами заскрипел ссохшийся на жаре гравий — по плацу ленивой походкой плелся коренастый курсант в добела выгоревшей гимнастерке, с противогазом на боку, в начищенных до блеска сапогах. Остановился в жидкой тени тополя, возле бочки, наполненной желтой водой — место курилки, — вяло достал пачку папирос, сел на скамью, да так и не закурил, а только, зевая от зноя, стал пачкой обмахивать красное, пылающее лицо.
Все корпуса училища и классы пустовали. Батареи выехали в летние лагеря. И командира дивизиона майора Рыжникова я застал почти случайно: с отделением курсантов он привез в училищные мастерские неисправное орудие, помимо того, у него были неотложные дела дома.
Мне нравился этот немолодой майор с мягким лицом, с едва заметной улыбкой в небольших синих глазах, нравилось, как он вытирал платком потный лоб и крепкой рукой наливал воду в стакан и как, говоря со мной, все рассеянно смотрел на залитую белую дверь канцелярии, словно прислушивался к чему-то в коридоре. Я хотел было уже встать, проститься, но тут за дверью послышался приглушенный говор, затем смех, заразительный, молодой, тот смех, который заставляет невольно улыбнуться.
Что-то похожее на догадку, на оживление мелькнуло в лице майора, показалось, что он наконец услышал в коридоре то, что хотел услышать, и, несколько виновато покосившись на меня, позвал громким и властным тоном:
— Курсант Скворцов, зайдите ко мне!
И застегнул на крючок воротник кителя.
В канцелярию вошел невысокий курсант с той бросающейся в глаза строевой выправкой, какая свойственна только очень молодым офицерам, и, еще не успев согнать улыбку с загорелого лица, доложил веселым голосом:
— Сержант Скворцов по вашему приказанию прибыл.
Майор Рыжников встал, нахмурился, внимательным взглядом окинул Скворцова с головы до ног, спросил сухо:
— Вы из мастерских? Орудие готово?
— Так точно, товарищ майор, — ответил Скворцов о прежней искоркой смеха в глазах.
Нос, сильно тронутый загаром, слегка лупился, брови и по-мальчишески длинные ресницы выгорели, бронзовую прямую шею заметно оттенял белый подворотничок, недавно пришитый к летней гимнастерке.
Майор сказал строго:
— Проверьте орудие тщательнее.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Скворцов вышел. Майор, крякнув, сел в кресло, лицо снова стало домашним, усталым от жары, добрым, мягким, и плотная фигура его распустилась в широком кожаном кресле. Он задумчиво гладил ладонями подлокотники.
— Вот, — сказал он, — Скворцов, видите какой!
И тотчас завозился вроде бы «смущенно в кресле, поймав мой вопросительный взгляд: видимо, он не хотел показывать незнакомому человеку свое подчеркнутое расположение к воспитаннику, как это делают в разговоре с посторонним некоторые офицеры, желая выглядеть образцом одинаково-объективного отношения к подчиненным. Но все-таки я удивился, когда майор сказал с металлическими нотками в голосе:
— Вообще обыкновенный курсант. Даже излишне легкомысленный. Так вы будете завтра на стрельбах? Мы выезжаем вечером.
Ночь я провел на НП дивизиона. Спал в окопе, прямо на соломе, прикрывшись плащом. Часто просыпался, сначала видел острый блеск звезд в черном небе, тихий их отсвет на мокрых листьях осин, потом к рассвету услышал текучий шелест; на сереющем похолодевшем небе проступили неясные пятна шумящих деревьев, посвежело перед зарей. Я по-солдатски накрылся с головой плащом и крепко уснул.
Меня разбудило горячее солнце, его тепло чувствовалось сквозь нагретый плащ, и я откинул его. Было раннее утро с росой.
В траншее началось движение, доносились негромкие команды — приехал генерал, с ним группа офицеров, видимо, преподаватели артиллерии, и окопы заполнились офицерами, все были с полевыми биноклями, в ожидании занимали места, тихонько переговаривались перед стрельбами.
Майор Рыжников доложил генералу, и бледный, с холодной строгостью в лице подошел к стереотрубе, припал к ней, настраивая резкость, подошел к буссоли, посмотрел, повернулся к генералу.
— Приступайте, — кивнул высокий и худой старик генерал, вынул толстый янтарный мундштук и с равнодушным выражением прищуренных глаз продул его. — Кто у вас первый?
Наступило короткое молчание. Осины шелестели над НП.
— Стреляющий сержант Скворцов! — четким и громким голосом подал команду Рыжников. — Ко мае!
И я увидел сержанта Скворцова, того самого веселого, загорелого курсанта, который вошел вчера в канцелярию с искоркой смеха в глазах. Он не смеялся сейчас. Нечто спокойно-взрослое, сдержанное было в его невысокой фигуре, без единой складки обтянутой по-строевому гимнастеркой, с каплями росы на погонах, в его взгляде, в голосе, когда он сказал, что готов к стрельбе. Генерал неторопливыми пальцами вправил сигарету в мундштук, кашлянув, закурил, произнес жестко:
— Где ваш бланк записи стрельбы и карандаш, товарищ сержант? Не вижу…
— Здесь таблица стрельбы, карандаш, бланк, — ответил Скворцов, показывая на сумку, висевшую на боку.
